Длинные тени - [123]

Густав Вагнер был среди первой пятерки, отобранной Штанглем и Виртом для своей «академии». Как говорится, кто что ищет, то и находит. Штангль был убежден, что на Вагнера можно положиться как на самого себя. Прошло немного времени, и из ученика тот стал инструктором. Знали ли они с самого начала, какой учебный курс им предстоит усвоить и что они должны будут делать после его окончания? Безусловно. Со всей определенностью можно утверждать, что знали. От такого рода занятий тогда не отказывались. Позднее, правда, исключения все-таки бывали. В Собиборе, рассказывали, недолгое время служил эсэсовский унтершарфюрер по фамилии Шварц. Вопреки всем усилиям инструкторов из него не получился убийца. Вырваться из этой фабрики смерти ему помогло то, что в его арийской родословной всплыло какое-то пятнышко. Перед отправкой на фронт он заглянул в барак, обошел все нары, как бы прося у узников прощения.

Как только Штангль стал комендантом Собибора, своим первым заместителем он назначил Вагнера. То же повторилось и в Треблинке. Большинство эсэсовцев этих двух лагерей смерти были воспитанниками школы Хартгейм.

Одним из осужденных, который был доставлен в Хартгейм в качестве «учебного материала», оказался бывший австрийский канцлер Горбах. От верной гибели его спасло то, что он обладал красивым почерком. Для экс-канцлера нашлась должность в лагерной канцелярии. Должно быть, это дало повод представителю отдела экстрадиции при главном штабе американских войск Юджину Фушеру предложить, чтобы Штангля выдали не правительству Народной Польши, где он уничтожил семьсот тысяч человек, а Австрии, где он будто занимался одной лишь теорией, и если истязал и душил, то только немецких и австрийских коммунистов и социал-демократов. Доказательство налицо! Штанглю ведь ничего не стоило отправить бывшего канцлера на тот свет, но он этого не сделал.

С предложением Фушера согласились, но привести его в исполнение не торопились. Правда, с частью награбленного золота Штанглю пришлось расстаться. Должно быть, те, кто отняли у него кошелек, не знали, что у него еще имеются редкие бриллианты, которые он, будучи комендантом Собибора, вместе с Болендером утаил от Гиммлера.

Берек хорошо помнит, как в один из вечеров в лагере, лежа на нарах, Куриэл ему говорил: «Чем меньше хищников будут касаться этих драгоценных камней, тем легче будет потом их найти. О Гиммлере говорить не приходится. Но и о Штангле, и о Болендере уже знают на воле. Настала бы только пора…»

Один из крупных бриллиантов, как потом выяснилось, был еще до этого передан подпольному гангстерскому тресту «ODESSA» переправлявшему нацистских преступников в безопасные места в разные страны мира. Штангля и Вагнера выдали правительству Австрии только в марте 1947 года. Для недавно освобожденной Австрии это была не бог весть какая находка… В это время в Варшаве высший трибунал судил коменданта Освенцима Рудольфа Гесса. В этом крупнейшем из фашистских концлагерей погибло четыре миллиона человек — мужчины, женщины, дети из многих стран Европы. Почти всем этим странам польское правительство направило приглашение прислать на процесс своих представителей. Это, можно сказать, был поистине международный процесс, и никто не сомневался, что убийца получит по заслугам. Так и произошло.

В Вене Штангля и Вагнера — этих матерых палачей — надолго не задержали. Нашлись доброхоты, которые помогли им. Место заключения для них подобрали подходящее — Линц, где они знали каждую улицу, каждый закоулок как свои пять пальцев. Там их уже поджидали Тереза Штангль и специальный представитель «ODESSA», имевший свободный доступ в тюрьму. В Линце арестантам жилось недурно. Камера ничем не напоминала подвал, где узникам нечем дышать и они чувствуют себя заживо погребенными, им не приходилось также спать на прогнивших соломенных тюфяках. Снова следствие затянулось на долгие месяцы. На здоровье ни один, ни другой не могли жаловаться. Изредка заключенных водили на работу на местный металлургический завод, но за деньги, а платили они хорошо, находились охотники выполнить вместо них дневную норму. Из заключения можно было бежать, но в этом не было необходимости. Многие видные нацисты к этому времени уже успели занять ключевые позиции. И вдруг тревожный сигнал: в руки представителя «ODESSA» в Линце попала пересланная из Вены довоенная фотография, Штангля. Был он тогда еще относительно молод, хотя у него уже намечалась небольшая плешь. Штангль не помнил, когда и где его снимали. Важно было другое: фотографию обнаружили у иностранца, вернее, иностранки, говорящей с выраженным польским акцентом. Приехала она в Вену из Парижа, справлялась о замке Хартгейм, и в то время, когда она обедала и пожилой кельнер до смерти надоедал ей своей приторной угодливостью, кто-то рылся в ее вещах и извлек оттуда эту фотографию.

На этот раз Штангль не на шутку перетрухнул. Так недолго оказаться в руках у поляков. На кон поставлена его жизнь. И что тогда будет с Терезой, с его детьми? Могут и до них добраться. От предчувствия надвигающейся опасности он лишился сна. Набрякшие подглазья побагровели. В поисках выхода он, словно зверь в клетке, часами метался по камере. Единственное, до чего он додумался, это просить администрацию тюрьмы усилить охрану, и лишь тогда он немного успокоился.