Длинные тени грехов - [7]

Сердце старого солдата наполнилось гордостью за новую столицу — повидал он мест всяких, а такие чудеса здесь батюшка Петр Алексеевич закрутил, что весь свет дивится станет, погодите-ка!

Хоть и носилось в воздухе беспокойство, слухи странные о том, что царевич на Москве с отцом своим встретился и бумагу подписал, мол, отрекается от наследственных прав на престол. Но в столице новой как будто о том и не ведали — столько чудес всяких, что ни день, куда тут до смутных и непонятных человеку простому дел наверху, когда вот она — жизнь бурная, настоящая!

Крайнов усмехнулся на то, как господа высокого полёта вынуждены терпеть неудобства — каретой на остров не доедешь, на лодке надобно или на лёгком возке по льду на реке, а там, стало быть, пешочком, как все, как и сам император. И пожаловаться некому, и одёжу приходится надевать, что попроще — не до щегольства тут. Вон стоит боярин, по всему видать, нос в платок уткнул, запахи ему не нравятся, строго так смотрит вокруг на люд чёрный, тростью ткнул мимо проходящего коробейника да что-то ему говорит, сердито так. Степан бросил на барина смотреть, потому как сам едва от повозки тяжёлой увернулся. Бочком-бочком, а добрался бывший денщик до ступенек биржи, как вдруг кто-то потянул его за рукав.

— День добрый вам, Степан Иванович! Вот и свиделись с вами.

Перед Крайновым стоял, улыбаясь во весь рот, Акимка.

— И тебе не хворать, — буркнул Степан, — это ты, что ли, барину вон не угодил?

— Какому барину? — удивился коробейник, — А, да толкнул, вишь, его сиятельство. Обругали меня очень даже по-простому, доходчиво. Как дела в ваших хоромах княжеских? Все ли живы-здоровы?

Крайнов помрачнел, болтать попусту он не любил да ещё с чужим человеком. Но на свежем воздухе хорошо так стоять, хоть и сыро, да вдыхать запах свежераспиленного дерева.

— Не все живы, Васятка, помнишь — мальчонка, помер давеча.

Аким перестал улыбаться и перекрестился.

— Что же случилось? Выглядел парень здоровым…

— Да шут его знает, — Степан поморщился, — непонятно как-то. Лекарь осмотрел, сказывал, сердце остановилось… Вроде бы со страху. Кто его знает, может, померещилось ему во тьме что?

— Жаль, — вздохнул Аким, — а бабоньки ваши, видать, оплакивают мальчика?

— Горюют, — кивнул Крайнов, — Глафира жалеет, что Васятку бивала иной раз, так она же не со зла, только чтобы отвадить от кладовой… И Анна Николаевна очень за ним убивается, как за родным.

— Да, — серьезно добавил коробейник, — бабье сердце — оно, не в пример мужичьему, мягче будет, — он резко сдвинул шапку на затылок и поклонился бывшему солдату.

— Привет передавайте дома у себя, скоро зайду с новым товаром — жить-то надо. А слуги Светлейшего князя Меншикова для бедного коробейника — знатные покупатели, богатые!

— Где уж — богатые, — усы Степана вопреки его сдержанным словам топорщились от гордости, — но жаловаться не приходится, по миру не пойдём.

— А может, дочке своей подарочек купите? — подмигнул Аким Зотов, — помахивая лотком, — как заметил, свадьба у вас намечается?

— То дело ещё не первое, спешить некуда, — Крайнов запахнул плащ, подаренный княгиней в прошлом году, хороший плащ, подбитый мехом, греет кости старого солдата, — пора мне, сударь, да и вам нечего простаивать без дела.

— Ваша правда, Степан Иванович, волка ноги кормят, — ещё раз сверкнули зубы молодца, и нечаянный собеседник исчез за повозками, только разудалый крик:

— А вот, налетай, покупа-а-ай!..

Недоволен был собой Крайнов, что лясы точил с резвым торговцем, чисто баба языком молол! И как этот Акимка ухитряется влезть в душу? Вроде и не хочешь ты с ним разговаривать, а всё же затягивает тебя, как в омут, весёлое нахальство да удальство.

Вернулся во дворец Степан, выполнив поручение князя, а доложить и некому — отбыл Александр Данилович в город, а когда вернётся — не сказывал.

Выходя из княжеских покоев, Крайнов в кабинете секретаря встретил Анну Николаевну. За небольшим голландским бюро Ван Келлер сверял списки господского имущества с бумагами кастелянши. Анна молча ждала, пока поджавший губы Ван Келлер дотошно изучит всё и сведёт баланс. Голова её опущена, тихо так стояла, только пальцы мяли оборки передника.

Степан вежливо поклонился — голландец не удостоил его ответным поклоном, по его мнению, князь слишком много позволял своему бывшему денщику — невелика птица, но терпел солдата в своей части, хотя тот и не подчинялся мажордому, да и никому, собственно, не подчинялся Степан Крайнов, Иванов сын, кроме самого Светлейшего.

В пику голландцу решился Степан заговорить с кастеляншей, сделав вид, что не заметил — при деле работники.

— Как здоровье ваше, Анна Николаевна? — в голосе его слышалась мягкость, как в обращении с ребёнком, с малым Сашенькой.

— Благодарствую, сударь, здорова я, — женщина подняла глаза, красные и припухшие веки нельзя было не заметить.

— На всё воля Божья, — тихо заметил Крайнов, — так на роду, стало быть, у Васятки написано было…

Кастелянша отвернулась и, не сдержавшись, всхлипнула. С другой стороны парадной лестницы отворилась дверь в женские покои и выскользнула Перпетуя с молитвенником в руке, старым, припрятанным, небось, ещё со времён её почтенного служения в арсеньевских палатах.