Дивное поле - [33]

Много лет спустя, вспоминая это кладбище, Толик понял горделивую, торжественно-мистическую мысль его устроителей. Они выбрали самое высокое место в окрестности, чтобы бессмертные души германских воинов парили над завоеванными ими безбрежными пространствами, чтобы пребывали в вечной, никогда не скончаемой радости победителей, отдавших жизни свои не зря, что бы ликовали и возносились еще выше, видя болотистую низину и в ней зарытых без славы и почестей, кое-как, русских — бывших хозяев этих лесов, полей и рек, широкой страны своей.

Толик понял это много позже. А тогда, осенью сорок первого года, он стоял у ограды и дрожал от тоски и отчаяния. Он не раз проходил мимо немецкого кладбища, но лишь теперь почувствовал с пронзительной силой всю меру несправедливости судьбы к мертвым солдатам: чужие на чужой земле были похоронены как люди, свои на своей земле гнили в болоте.

Все поплыло у него перед глазами. Он шагнул за ограду и не помня себя ударил кулаком по каске. Она не упала с креста, лишь закачалась. Толик поднес к лицу кулак: пораненный об острый край каски, он багровел рваной ссадиной. Толик пнул ногой крест и, всхлипывая, побежал в низину.

Сережке очень, очень нужна была винтовка!..

Толик вернулся тяжело нагруженный. Кинул к шалашу ППШ и лопатку, вытащил из-за пазухи диск с патронами. Автомат и диск тронула ржавчина, но не слишком сильно. Толик нашел их в брезентовом пакете старательно завернутыми в пергаментную бумагу. В этом же пакете были жестянка с маслом и щелочью, шомпол, ершик, протирка — все, что нужно для чистки оружия. А лопатку Толик прихватил, решив: если будет бой, то не худо бы Сережке иметь окопчик с бруствером.

Все это добро отыскал он не вдруг, пришлось-таки поползать по кустам, так как немцы, вспомнилось Толику, сразу после боя собирали и увозили куда-то оружие.

Сережка высунул из шалаша лохматую голову, обалдело уставился на автомат и потянулся к нему с таким выражением, будто ждал, что тот сейчас растает как дым.

— Синица, — сказал растроганно. — По гроб жизни... Если бы ты знал! —И прижал автомат к груди. — Солдат я теперь. Снова солдат!.. Понимаешь ты это?

— А винтовки нет, не нашел, — повинился Толик.

Сережка потерся ухом о ложу, высоко подбросил автомат.

— Шут с нею, с винтовкой! Разве ей сравниться вот с этим?

Более пристальный осмотр ППШ, однако, несколько умерил его восторги. Впрочем, серьезных неисправностей не обнаружилось, просто нужна была чистка, и Сережка принялся за дело. Толик, рывший у входа в шалаш окопчик, слышал за спиной треск разрываемых тряпок, хлюпанье шомпола, сновавшего в стволе, сосредоточенное пыхтенье солдата. Сережкины ноздри раздувались, он жадно вдыхал запах машинного масла, так памятный ему еще по мирной жизни, по заводу. За этой работой и нашла их Оля.

— Ой, ребята, — сказала она нараспев и подперла ладонью щеку. — Да вы никак к сражению готовитесь?

При виде ее Сережка не мог скрыть радости, засуетился, заерзал на соломе, но тут же справился с волнением и нахмурился.

— Синица, спроси, что ей надо.

— Ну вот, — Оля. — Я тебе ужин принесла... И еще кое-что…

Оля опустилась на корточки, сжав коленями подол платья. В такой позе она могла сидеть очень долго. Сидеть и смотреть на Сережку:

— Что скажешь? — буркнул Сережка, отодвигаясь от ее колен.

— Ничего. Я побуду немножко. Можно?

— Сиди, если время есть. Мне-то что?

Оля придвинула к нему узелок и потупилась.

— Белье здесь чистое. Тетка Фруза прислала... переоденься. Небось и вошки уже завелись..

Сережка будто не слышал, старательно драил автомат.

— Давай помогу.

Она взяла тряпку, начала отрывать от нее узкую полоску, но, не оторвав и до половины, уронила руки в подол.

— Сережа, — позвала шепотом.

Солдат, не отвечая, яростно работал шомполом.

— Сереж, а хочешь, я тебе кисет сошью? И вышью... Я умею.

— Не курю.

— Может, самогонки выпьешь? — печально спросила Оля. — Я принесла. Дед Силантий вчера гнал...

— Вот что, — сказал Сережка. — Ты бы помогла лучше Толику. Весь в поту парень... Синица, дай ей лопатку!

Оля подхватилась, просияв улыбкой: и того ей было достаточно, что не гнал ее Сережка.

Толик опустился на пенек. Морщась, покачал у груди ушибленный о каску кулак — он будто оттаял для боли.

На первых порах Оля копала бойко, комья так и разлетались веером, но стоило Сережке повернуться к ней спиной, как она опускала лопату и прилипала взглядом к его затылку. Что видела Оля интересного в плосковатом, с завитушками давно не стриженных волос Сережкином затылке, было для Толика загадкой. Но глядела она на него, вся подавшись вперед, широко раскрыв глаза, словно на чудо какое.

«Опять уставилась, — злился Толик, сидя на пеньке. Будто ребят никогда не видела. И чего он ей дался?»

При всем уважении к другу-солдату Толик не мог сообразить, чем тот приглянулся Оле. Небритый, нечесаный, в грязной шинели, худющий, одолеваемый кашлем, остроносый, с болячечными губами, Сережка был страшноват даже примелькавшись, даже привычному взгляду. К тому же он был вечно взвинчен, раздражителен. И уж доставалось от него Оле! Стоило ей сделать попытку прикоснуться к Сережке: застегнуть крючки на его шинели, поправить пилотку, как он начинал злиться, капризничать, отмахиваться от нее, как от назойливой мухи.