Дитя Афины - [5]

Мужчина сжал челюсти, явно не одобряя ее слова.

– То есть мне просто позволить ему красть? – сказал он.

Медуза откинулась на спинку скамьи и оглядела просителя. На его подбородке была ямочка, темные волосы липли к голове. Руку охватывал золотой обруч толще его запястья.

– Господин, отдали бы вы свою еду богам, если бы они об этом попросили?

Мужчина в замешательстве кивнул.

– Конечно. Как и любой здравомыслящий человек.

– А если бы бог ее украл?

– Боги могут брать и отдавать, как считают нужным.

Медуза улыбнулась.

– Да, могут, – сказала она. – Итак, здесь мы согласны. Но, – она сделала паузу и отодвинулась немного, – что, если этот бог скрывает себя? Как Посейдон, когда выходит на берег. Как ты определишь, что человек, которому ты отказываешься дать еды, – смертный, а не бог?

Мужчина снова затряс подбородком:

– Этот сосед жил рядом всю мою жизнь.

– И все же ты видишь его только тогда, когда твои глаза открыты. Куда, скажи на милость, он уходит, когда они закрыты или ты отворачиваешься?

Мужчина покраснел. Его вопросы заняли больше времени, чем было необходимо, и позади него уже слышалось ворчание тех, кто все еще хотел высказаться перед жрицей.

– Ты просил мудрости Богини, и она была тебе дарована, – сказала Медуза мужчине. – Ты понял меня?

Сжав челюсти, мужчина склонил голову и быстро кивнул.

– Спасибо, Госпожа, – сказал он, возвращаясь в толпу.

Большинство вопросов, которые ей задавали в тот день, были глупыми дрязгами и легко разрешимыми разногласиями. Мужчины крали еду, крали женщин, крали домашний скот – скот, о котором часто думали с большей нежностью, чем о своих женщинах.

Им не нужны боги, думала Медуза, им просто нужен кто-то: любой, кто скажет им, что и как делать.

– Мою дочь отослали домой с позором, – сказал другой мужчина, выступая из толпы и привлекая внимание Медузы. – Это был ее второй муж. Я потратил на приданое целое состояние. Почему она так поступает? Почему взваливает на себя такой позор? Неужели она не понимает, что скоро станет слишком старой для замужества и у нас не останется денег на подходящую партию?

– Твоя дочь здесь? – спросила Медуза.

Мужчина покачал головой.

– Здесь женщинам не место, – ответил он. Медуза подняла бровь.

– Скажи мне, в чем твоя дочь опозорила тебя? Какие поступки столь отяготили твое сердце?

Проситель наморщил лоб.

– Теперь ни один мужчина на ней не женится, – сказал он. – Ей придется остаться дома и ухаживать за посевами до самой смерти.

– А она об этом знает?

– Как она может не знать?

Медуза подняла руку ко лбу, где из-под повязки выбился тонкий локон. Этот человек напомнил ей отца – таким же отмеченным печатью многих забот лицом. Они могут быть одного возраста, подумала она, ведь прошло больше пяти лет с тех пор, как они попрощались на ступенях храма Афины.

– Господин, ты хороший человек, – сказала она. – Возможно, лучше той сотни мужчин, что говорили сегодня до тебя. Ты рассказал мне только о позоре своей дочери, о том бремени, которое она взвалила на себя.

Мужчина серьезно кивнул.

– Но этот позор она выбрала сама. Ты говоришь о ее тяготах сейчас, но спрашивал ли ты о ее тяготах раньше? – Проситель молчал, грызя ноготь большого пальца. – Понимаю, не такой жизни ты для нее хотел – жизни, полной тяжелых трудов и неопределенности. Но что бремя для одного, то другому свобода. Заклинатель змей зарабатывает себе на жизнь тем, что для других стало бы смертью. Моряк проводит в море годы, а кто-то может погибнуть за неделю. Ты хорошо ее воспитал. Доверься ей.

Вечер в Афинах был влажным и теплым. В переулках суетились люди, кричали и смеялись, дрались и обнимались. Небо окрасилось оранжевым, а теплый воздух поднимался над домами, размывая тени птиц, порхающих с крыши на крышу. Добравшись до храма, Медуза склонила голову перед статуей своей Богини и начала взбираться по ступеням.

– Медуза? – позвал ее кто-то из тени, из темного угла у края лестницы. – Можешь мне помочь?

Женщина, согнутая и съежившаяся вдвое, протянула руки к жрице. Она была закутана в коричневую шаль, толстую и жесткую, как рубище бедняка. Ее темно-рыжие волосы спутались, голова поникла, и ровные капли красного цвета падали на землю у ее ног.

– Корнелия? – Медуза быстро оглядела море людей, стоявших перед храмом. – Быстрее, быстрее, заходи. Не надо было ждать тут снаружи.

Она обхватила женщину руками и повлекла ее внутрь храма, поглядывая по сторонам.

– Он знает, где ты? Он отправился за тобой следом?

Та помотала головой.

– Нет, нет. Не думаю. Я шла пешком. Меня никто не мог узнать. Никого в доме я не предупредила.

– Ты шла пешком всю дорогу? – Острая боль кольнула сердце Медузы. Ей представился кровавый след, оставшийся на камнях. Она протянула руку к плечу женщины.

– Покажи мне, – сказала она.

Тяжело дыша, Корнелия спустила коричневую шаль вниз до талии. Позади раздался тихий выдох. Медуза обернулась и взмахом руки велела другой жрице не показывать своего изумления.

Под балахоном попрошайки на Корнелии оказались шелковые одежды, запятнанные коричневым и красным. Вокруг ее запястий были не только браслеты и цепи, золотые и серебряные, но и следы: черные и фиолетовые, совсем недавние. Отметины на ее шее и руках выглядели как отпечатки грязных детских пальцев. Пальцы и ногти оставили углубления в ее юной плоти.