Дискотека. Книга 1 - [20]

— Насчет твоих прогулов мы еще поговорим. А сейчас — к директору. Лидия Петровна тебя вызывает.

Подумала еще, и не удержавшись, посулила:

— Вот она тебе и скажет. Насчет всего.

Снова прошлась глазами по шарфику, вырезу, узко стянутой платьем талии и высоким тугим сапожкам на каблуке. Сапожки Ленке достались по какой-то сказочной случайности — недорогие и ужасно красивые. Мама как-то прибежала с работы, бросая в прихожей на пол сумку, авоську и пакет с продуктами, быстро рассказала, скидывая туфли и шлепая в комнату ногами в нейлоне:

— Лена, в универмаге сегодня выкидывали обувь, мне сказали девочки, вроде недорого. Вот тебе пятьдесят рублей, быстро иди, может что осталось.

Ленка взяла деньги и Рыбку, вместе они рванули на центральную площадь, на второй этаж полупустого универмага, в обувной отдел. Там тоже было пусто, и еще ничего не разглядев, Ленка с облегчением приуныла: раз нет очереди, значит, обуви нет, но значит, и толкаться не придется, среди орущих теток с крепкими злыми локтями.

Но среди рядов черных уродливых ботов, что стояли годами, никем не купленные, вдруг увидела — да вот же они, ее сапожки. Темно-коричневые, совсем простые, но изящные, с каблучком и узким, как мордочка ящерки, гладким носочком. Подходя, не веря своему счастью, Ленка взяла в руки один, медленно вжикнула послушной молнией. Села на кожаный диванчик, сколупывая ногой старую туфлю и думая — лишь бы не маленькие, большие ладно, можно стельку и еще ваты напихать в носок, главное, пусть влезет нога!

Сапожки сели, как для Ленки сшитые. И на ценнике было волшебно написано «50 руб. 00 коп.»

Держа в руке снятые туфли, Ленка ушла к кассе прямо в них. Оля ревниво сказала, пока она расплачивалась и забирала картонную раздолбанную коробку:

— Ясно, не кожа. Кожа разве стоит такие деньги. Дерьмантин, но хороший такой дерьмантин.

— Кожа, — обиделась Ленка, топая ладной ногой и радуясь, как облегает икру мягкое голенище, — там же видно, кожа. И понюхать если, то запах.

— Угу. Щас сядем и станем нюхать.

— Оль, а мне Олеся рассказывала, они ездили в Симферополь. У нее, ты видела же, вишневые такие. Классные. Так там просто стоят, в магазине, она поехала, билет пять рублей. И обратно пять. Сапоги — шестьдесят. Может тебе тоже поехать?

— У них шпилька, — мрачно отказалась Рыбка, — девки меряли линейкой, аж десять сантиметров. Я и так шпала, куда мне еще шпильки.

— Тю, — расстроилась, как всегда, Ленка, — тыщу раз тебе говорила, нормальный у тебя рост! Ну метр семьдесят. И что?

— Семьдесят три, — уныло поправила ее Рыбка, опуская голову к растоптанным полусапожкам, — я и говорю — шпала.

— Шпала это Инка у нас — Шпала. Метр восемьдесят, между прочим! И ничего, в нее полкласса влюблены пацаны, слюнями капают. Лезут в раздевалку, подсмотреть, как Инка на физ-ру переодевается.

— Угу. Твоей Шпале тока бабочки-цветочки, она же с теми пацанами не знает, что делать. Ей хоть два метра рост.

Ленка не стала тогда дальше спорить. Такой вот был у ее сердечной подруги пунктик, когда лет в четырнадцать она вдруг переросла Ленку сразу на пятнадцать сантиметров. И с тех пор без всякой жалости отвергала попытки знакомиться мальчиков, если те были одного с ней роста. Может быть, она и в Ганю влюбилась, потому что тот вполне высокий пацан, предположила Ленка и улыбнулась дурацкой догадке. Если любовь, разве же важно, какой рост. Хотя Рыбка иногда вобьет себе в башку, самое что ни на есть дурацкое, и фиг переубедишь.

Сейчас Ленка переступила сапожками, разглядывая черные кожаные двери, обитые тусклыми бронзовыми гвоздиками. Вздохнула. На блестящей табличке красовалась надпись «директор школы № 13 Маковецкая Л.П.»

Не к месту вспомнила, на втором этаже такая же табличка на двери в хим-кабинет. И на ней написано «преподаватель химии Орехова Ж.П.». Разумеется, как всем Жаннам Петровнам, Ореховой Ж.П. не повезло с инициалами, и табличку давно сняли, потому что вечно там приписывали фломастером буковки «о» и «а».

— Звени, отваги колокол! — заорал нестройный хор голосов из приоткрытой двери актового зала и Ленка вздрогнула.

Рявкнул баян, и раздраженный голос Петра Василича остановил пение:

— Какой гиколокол, тоже мне, робертины лоретти! Паузу делайте, артисты погорелого театра, па-у-зу! И раз-два-три!

— Запомните их имена! — разорялись певцы, — любовь! Комсомол. И весна!

Ленка еще раз вздохнула, с усилием открывая тяжелую дверь. Ей кивнула из-за пишущей машинки секретарь Оля по прозвищу Карамеля, поправила на плечах пуховую розовую кофточку. Ленка открыла еще одну дверь, зашла, вытягивая руку и неловко прикрывая ее за собой.

— Садись, Каткова, — равнодушным голосом сказала директор.

Неяркое с этой стороны солнце нехотя просвечивало взбитые башней волосы, такого же цвета, как шкафы в кабинете — фальшивого красного дерева. В тени белело массивное лицо, утопленное подбородком в высокий пуховый воротник серого джемпера. Темные глаза смотрели без всякого выражения. Ленка ни разу и не видела на лице директрисы никакого выражения. Даже когда та приходила в вестибюль на школьные танцы, которые по молящим просьбам десятого «А» устраивались после торжественных праздничных вечеров, посвященных торжественным датам, мерным шагом подходила к колонкам в углу и, выдергивая шнур, говорила металлическим голосом: