Дипломаты - [28]

— Уцелел мой шесток, не растревожился, не обломился, — оглядел Чичерин комнату. — Теперь вижу: немного охотников жить по соседству с богом!.. — Он взглянул в окно, за которым бушует ненастье. — Как на маяке… где-нибудь на Гогланде в Балтике, а?.. Где-то тут у меня была коробка сахарного печенья. — Он раскрыл нижние дверцы книжного шкафа — коробки не было, снял с полки стопу словарей (там у него был тайник) — такой же результат, на минуту прервал поиски, раздумывая, а потом стремглав, едва ли не ликуя, устремился к тумбочке у кровати, но и там коробки не оказалось.

Литвинов снял очки и принялся старательно их протирать, — очевидно, это верное средство справиться с волнением.

— Не хотите ли сказать, Максим Максимович, — произнес Чичерин, недоверчиво глядя на гостя — смущенная улыбка Литвинова все объяснила. — Не хотите ли сказать?..

— Да, хочу сказать именно это, — заметил Литвинов и, раскрыв портфель, извлек оттуда едва ли не содержимое гастрономической лавки.

— Ваша предусмотрительность. Максим Максимович, как и ваша обстоятельность… — Чичерин только развел руками.

Стол был накрыт.

— Вы полагаете, в Брикстоне меня сковала летаргия? — Чичерин посмотрел на Литвинова. — Нет, я все знаю, что совершалось в мире. Впрочем, проверим…

17

Литвинов говорил, и в зыбкой мансарде Чичерина, обдуваемой ветрами, встал Петроград семнадцатого года. Ленин сказал, что опубликует тайные договоры. Дипломаты, аккредитованные в Петрограде, забастовали. Да, единственная в своем роде забастовка: дипломаты отказываются иметь дело с новой властью. Комиссары Советского правительства явились на Дворцовую, шесть: все, кто желает сотрудничать с революцией, встретят понимание правительства.

— Англичане полагают, — продолжал Литвинов, — Бьюкенен будет в Лондоне через две недели после вашего отъезда из Англии. Кстати, ходят слухи, при этом упорные, что преемником Бьюкенена, своеобразным преемником, — поправился Литвинов, — будет Брюс Локкарт.

Шевельнулись кустистые брови Чичерина:

— Это какой Локкарт, тот, что был вице-консулом в Москве?

— По-моему, тот.

— Но он не столько дипломат, сколько… — оборвал фразу Чичерин.

— Да… тот Локкарт.

Полунамек, прозвучавший в реплике Чичерина, был понят Литвиновым.

Георгий Васильевич смотрит на Белодеда — кажется, в сознании Чичерина зреет мысль, пока еще неясная даже для него, но дерзкая, способная увлечь.

— А что, если завтра, например, вам, товарищ Белодед… — произносит он. — Именно вам, товарищ Петр… — он произносит «товарищ» с торжественной прямотой и сердечностью, — явиться в российское посольство в Лондоне и от имени правительства новой России предложить сдать дела?

— Я готов… — отвечает Петр и смотрит на Литвинова: не обескуражит ли этот шаг Максима Максимовича?

Но у Литвинова теплеют глаза.

— Пусть это будет пробным шагом! — говорит Литвинов. — Риска нет, а толк может быть.

— Ах, высохли чернила! — тычет Чичерин ручкой в чернильницу. — Высохли! Дайте карандаш, Максим Максимович. — Он берет карандаш и, пододвинув лист бумаги, начинает писать. — Полагаю, что надо задать три вопроса, так сказать, фактических, — на них нелегко ответить. Встряхните этого монархиста Набокова! Скажите ему… — Карандаш Чичерина стремительно побежал по бумаге — чтобы поточнее собрать мысли, Георгий Васильевич должен писать. — Итак, три…

Петру нравится его темперамент, его быстрая и неожиданная реакция, его способность дерзко мыслить. Вот идея возникла, и он хочет ее обосновать, в первую очередь, для себя и формулирует «фактические вопросы».

— Известно ли вашему превосходительству (так и нарекать его — пусть корчится!), что декретом съезда Советов создано рабоче-крестьянское правительство во главе с Ульяновым-Лениным? Русское посольство должно представлять именно это правительство, и никакое иное. Когда ваше превосходительство намеревается сдать дела и ценности? — Чичерин отодвигает бумагу, заполненную скорописью. — Кстати, вы были когда-нибудь в нашем лондонском посольстве? — спрашивает он Петра.

— Был в мае у Набокова.

— Каналья! — восклицает Чичерин. — Небось говорил о роковых ошибках дома Романовых и клялся в верности демократии?

— Клялся.

— Вам надо пойти туда завтра. Кстати, что он говорил в тот раз, когда вы были у него?

Честное слово. Петр не думал, что к этому разговору придется когда-либо вернуться.

— Все вспоминал встречу с английским коллегой в Петрограде, сэром Джорджем Бьюкененом. По словам Набокова, сэр Джордж убежден: все беды — в Ленине, не надо было его пускать в Россию.

— Вы слышали, — обратился Чичерин к Литвинову, которого эти несколько слов Белодеда подняли со стула. — Вы слышали: «Не надо было пускать Ленина в Россию!» Попробуй прикажи грозе встать во фронт перед полосатым столбом!

Стихли голоса. Было слышно лишь, как гремит крыша да где-то далеко-далеко тоскливо и шало ревет паровоз.

— Они по-своему верно решили проблему роли личности в истории… — Литвинов посмотрел на окно, которое стало белым от снега.

Чичерин шагнул к стене, там над железной кроватью висела карта Европы. Его пальцы с длинными ногтями пришли в движение — он вынул кнопки и, свернув карту, отнес в угол и дважды энергично тряхнул — запахло пылью.