— Не серди нас, Денис. Садись к нашему костру и ешь рыбу.
Кошка мяукнула. Положила морду на лапы. Прижалась к высокому камню у стены. Живая душа, ничейная бродячая кошка, поняла, не видеть ей больше рыбы. Шарага подло провела над ней эксперимент. Убедилась, — рыбу есть можно.
И забыла о ней. В том, как она мяукнула, была какая-то безнадежность. И Денис понял, не съест он уху, предаст Фина. Фин старался для него, для Дениса, а съела рыбу шарага.
Денис взял тарелку, отошел в сырую темь дальнего угла пещеры. Сел около кошки. Отщипнул ей кусочек рыбы.
Уха была замечательно вкусная. Такая же прозрачная, как слезы Дениса. Кап слеза в тарелку, — только кружочек-разводье. Растворилась слеза, расплылась, смешалась с чудесной юшкой.
И рыба была не хуже юшки.
А если б не слезами заглатывать, так она б, наверное, еще лучше была.
— Ну вот, мир, — довольно сказал Маслюков, подымаясь. — Все сыты…
Оказалось, про кошку он не забыл. Позвал, вглядываясь:
— Где ты там, кошка Мурка? Прости нас, Мурка, прости, бродяга, мы тебя, как короли королевского шута, использовали. У королей, которые всегда боялись, что их отравят, для проб шуты были. Шут пробует, а король смотрит, отдаст шут концы или не отдаст. Мы сегодня, кошка Мурка, короли. Поклон тебе наш. Где ты там?.. Надо же тебя над водой пронести, в степь выпустить, чтоб ты дорогу назад отыскала. А то утонешь еще… Н-ну, где ты там…
Динька глянул, а кошки у бока нет.
— Отзовись, кошка Мурка, — позвал Маслюков.
И кошка… отозвалась…
Дикий, истошный вопль раздался из-за камня. Даже Славку в момент на ноги подняло, — полулежал сыто и лениво. И сразу на своих двоих. Рыжая драная кошка выкатилась из-за камня. Глаза вытаращенные, кровавые. Какая-то сила ее то сгибала дугой, то выгибала скобой навыворот. Бросала к стене, вглубь, в темь, в сырь. Разогнется, — зубы оскалены, согнется, — сама себя за хвост кусает.
Вся шарага повскакивала.
Денис выронил тарелку. Она о скальный пол и — вдребезги.
Короли-то, верно, не сразу вслед за шутами есть начинали. Через какое-то время.
А кошку бешеная сила все катала и катала вдоль стены пещеры. Орет, — глаза лезут из орбит.
Денис зажмурился, дрожь пробила до пяток.
Маслюков, Славка, Ленька, Петька, всегда черные от загара, стояли белее белого крымского известняка. Парализованные, наблюдали, как корчится от боли, как на глазах у всех подыхает несчастная отравившаяся тварь.
Появления Григория Ивановича не заметил никто. Его не увидели, — услышали.
— Что у вас тут? — спросил он.
— П-подыхает… От-травилась… — стуча зубами, пояснил Маслюков. — Она первая поела рыбы, которую дал дельфин.
Кошка подкатилась к камню. Маленькой головой уперлась в глыбу. Обезумев от боли, пыталась сдвинуть ее, что ли. Или разбить себе голову, чтобы только кончить муку. На камне оказался острый выступ. И на морде кошки показалась кровь.
— Маслюков! В аптеку! В дельфинью аптеку! У нас там касторка, много касторки, для Карла и Лили. За касторкой и сюда.
Маслюкову повторять не пришлось. Он вылетел из-под скалы. Славка, Ленька, Петька понеслись вслед, только по воде шлеп, шлеп и еще шлеп.
— Тебе плохо? — спросил Григорий Иванович, наклонясь к Денису.
Денис прислушался к самому себе. В животе стало холодно. Такого холода в своем животе Денис еще никогда не знал. Он хотел сказать: «Да». Но губы его занемели. И он через силу кивнул.
Григорий Иванович выскочил из пещеры. Закричал:
— Елена Владимировна! Беда! Беда!! Беда!!! Сюда, Елена Владимировна-а-а!
Денис выскочил вслед за ним. Заорал:
— Ма-ма-а!
Дверь лаборатории на башне распахнулась. Мама взглянула на Григория Ивановича, на Дениса, скатилась по винтовым лестницам на мосток, побежала к берегу.
— Что с тобой? Что с тобой? — побледнев, спросила она.
— Отравился, Елена Владимировна. Дело серьезное. Дельфин дал ему какую-то рыбу. Рыбой сначала кошку уворованную накормили. Потом Маслюков с дружками ели. Денис тоже ел. Кошка сдыхает.
— Да как же ты?.. Да как же ты?.. Я тебя учила: не знаешь рыбу — не ешь!
— Успокойтесь. Сейчас Маслюков с касторкой придет… А ты, Динька, давай на берег…
Они подхватили Дениса под руки, повели к берегу. Ноги отказывали Денису. По песку его волокли волоком. Мама и Григорий Иванович усадили его.
Маслюков, Славка, Ленька, Петька уже бежали к ним.
— Выпили мы касторку, Григорий Иванович! Выпили! — с расстояния кричал Маслюков. Лицо его было не то, чтобы успокоившимся, но надежда не умереть уже была в лице. — Спасибо тебе, Григорий Иванович. Не то бы концы б отдали.
— Каюк бы нам, — подтвердил Славка.
— И видели б нас с Петькой не босыми, а в белых тапочках, — все еще бледный, но уже робко улыбаясь, сказал Петька.
— Давайте касторку! — перебил их Григорий Иванович.
Шарага, как споткнувшись, остановилась. Динька взглянул на руки Маслюкова, одним взглядом скользнул по рукам остальных, — руки пусты.
— А… а… а… мы всю выпили… Т-ты, Григорий Иванович, сказал: «Маслюков! Касторка в аптеке. Беги туда и назад». Мы выпили. И… назад.
— Всю-у-у? — потянул удивленно Григорий Иванович.
— Всю.
— А — ему? А мальчишке?
— Григорий Иванович… Ты сказал — я сделал… Ты про мальчика не говорил… — неуверенно возразил Маслюков.
