Динька и Фин - [10]

— Как вы могли? Как вы могли всю выпить? — задохнулась мама.

— Маслюков? Ты — человек? — спросил Григорий Иванович и уставился на Маслюкова. — Нет, ты не человек!

Иголочки побежали по спине Дениса. Он осознал: смерть неминуема. Взглянул на маму, понимая, что видит ее в последний раз. Мама была в легоньком сарафанчике. Волосы у нее золотистые, тонкие, подняты над ушами, завернуты в узел. Пока Динька был жив, он любил заглядывать в ее глаза, светлые, ласковые, как море летом.

— Пульс! — вскричал Григорий Иванович, державший Дениса за руку. — Пульс пропадает. Елена Владимировна! Аптека на улице Водопьянова, недалеко. Мне с моим сердцем гору не одолеть. Беги, голубушка, быстрей беги!

Ужас дохнул из глаз мамы. Мама метнулась к Денису. Взмахнула растерянно руками. Отшатнулась. Взмолилась:

— Динька! Не умирай! Голубчик ты мой! Сынуленька! Сынок! Кровинушка дорогая! Ты умрешь — я умру. На кого мы папу нашего оставим? Он вернется с полетов, а мы умерли.

От этих слов Денису совсем стало плохо. Он пощупал свой живот. Живот уже умер, — был каменным, твердым, холодным.

— Беги! Елена Владимировна! Беги! Каждая минута на счету.

Мама со старта развила бешеную скорость. Если бы в аптеку на улице Водопьянова двинулась не она, а отец Дениса, летчик-истребитель, на сверхскоростном своем военном истребителе, и он бы не одолел пространство быстрее. Только что мама плакала у стынущего лица Дениса, а уже ее сарафан, розово-бело-голубой, на горе.

— Денис! Главное, чтоб кровь не остыла. — уговаривал лежащего на земле Дениса Григорий Иванович. Пока кровь горячая ничего не страшно. Ну что ты, парень? Что ты? У тебя же не руки, ледышки. Я тебе их грею своими.

И растирал-растирал коченеющие Динькины ладони.

При этом ругал Маслюкова и его шарагу:

— Там же бутыль касторки была! Как ты мог вылакать, Маслюков, целую бутыль?

— Я же, Григорий Иванович, не один.

— В Карле — два центнера весу. В Лили — центнер. Касторку на их туши рассчитывали.

— Да во мне со Славкой и есть два центнера.

— А мальчик?.. Мальчик умирай? Да, Маслюков?

Денис глотал безмолвно слезы. Что говорить с Маслюковым? Ему бы самому только жить. А другой хочешь — живи, хочешь — умирай.

Вот наконец и мама с касторкой. Целая пол-литровая бутылка.

— Что кошка? Как кошка? — с расстояния спрашивала мама. — Жива? Умерла?

Григорий Иванович хвать бутылку. А пробку — не открыть. Он бутылку между ног, покрутил в руках. Пробка ни с места. Григорий Иванович пробку в рот, потянул зубами. Проговорил, не выпуская из зубов:

— Не орет… Отошла, видно, страдалица. Отмучилась. А уж как орала, бедная! Как орала! Ну что у человека — что у нее в глазах, одно страдание.

Пробка в горлышке сидела прочно.

Маслюков протянул было руку к бутылке, но руку его кинуло к животу. Первый мощный сигнал родился в его утробе. Касторка, по дозе рассчитанная на Карла, начинала действовать.

Маслюков мотнул головой шараге. Все четверо, скрестив ладони на животах, полуприсев, гусиным петляющим шагом двинулись на склон горы, понемногу рассеиваясь в кустарнике. В водворившейся тишине Григорий Иванович прислушался.

— Кажется, недомаялась еще, бедная! Вроде звуки, а?

Вцепившись зубами в неподатливую пробку, намертво закупорившую бутылку, он мотал головой туда-сюда, туда-сюда. Мама не выдержала пытки, пошла взглянуть на кошку. Сил не доставало смотреть на умирающего сына.

Ушла и застряла.

Ее не было долго, очень долго.

Наконец донесся ее голос из-под скалы:

— Григорий Иванович, сюда!.. Сюда, Григорий Иванович!

С бутылкой у рта, с пробкой в зубах Григорий Иванович пошлепал в пещеру.

Теперь под скалой они застряли оба.

Время шло, а их не было, не было и не было.

Кошку, что ли, — может, она еще не околела? — касторкой поят?..

Денису лежать одному и умирать в одиночку было совсем не с руки. Он собрал последние силенки. На локтях, елозя животом по песку, подтянулся к урезу. По теплому мелководью начал подтягивать ослабевшее тело к пещере. Григорий Иванович и мама, присев на корточки, спиной к нему, рассматривали что-то. Были они в глубине пещеры, у того камня, под которым начала кататься в судорогах умирающая кошка. Труп кошки, что ли, рассматривали?

— Умерла? — спросил их Денис.

Мама, не оборачиваясь, пальцем из-за плеча поманила Дениску.

Денис дополз.

Кошка… родила…

Лежала умиротворенная. Зеленые глаза смотрели на людей ласково, доверчиво. Рыжая шерсть показалась Дениске не облезлой, а ровной, шелковистой. Четыре котенка, мал-мала меньше, тыкались слепыми мордочками в ее соски.

Боль в животе у Диньки пропала. Динька положил ладонь на живот. Живот был мягкий, теплый, живой. По мелководью зашлепали. В проеме показалась шарага. Как же их всех перевернуло за четверть часа! С утра все четверо были черные от загара, плотные. А тут враз отощали и позеленели. Кожа обтянула скулы лиц. Славка, который всех переел, особенно переменился. Глаза тусклые, как старые копеечки. А рот стал большой-большой. В своих драных штанах с бахромой Славка теперь уж точно «удильщик», морской черт.

Мама и Григорий Иванович оглянулись.

— Маслюков! — воскликнул Григорий Иванович. — Хочешь еще касторки? Пей! Твоя! — И протянул Маслюкову бутылку. Мама, Григорий Иванович, Динька хохотали. А обессилившие, колеблемые легоньким бризом, словно тростинки, Маслюков и его дружки подходили к кошке с котятами.