Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [92]

время как будто сдвинулось,

подумала Анастасия и положила свою перевязанную руку ей на голову, прилив доверия обратился в прилив нежности и желание прикоснуться к живому существу, взгляд Анастасии погрузился в панораму моря и слился с ним до самого дна, а через глаза и душа ее стала светлеть, напрочь забыв то холодное одиночество, которое совсем недавно выползало к ней со стороны камня… Но и это было еще не всё, перед удивленным взглядом Анастасии, а значит, и перед удивленным взглядом Ханны, которая сразу же вышла на террасу, а почему бы и не перед удивленным взглядом этой собаки, случайно возникшей в нашем пейзаже? — от одного края горизонта до другого появилась огромная радуга, она обняла весь залив, засыпав пену волн разноцветными бликами…

о, да, о, да,

зашептала Анастасия, ее внутренний мрак стал светлее, отмывшись, как облака на небе, и сменился такой же неизвестно откуда прихлынувшей радостью,

о, да, это та радуга, о которой мне говорила Ханна,

о, да…

а потом, естественно, тишина взорвалась, хрустальная сфера, обнявшая в одно мгновенье всё пространство, разбилась, и погода соединилась с временем. Ханна и Анастасия не слышали этого коллективного возгласа, он возник где-то сзади, со стороны сада, из холла, с террасы, где все и каждый, оказавшийся там в этот миг, издали радостный крик, совсем короткий, но, как написала Ада в своих тайных записках, не оставшихся тайной, радость, пока она длится, вечна. В сущности, и мисс Вере не удалось испытать эту всеобщую радость, вызванную внезапно появившимся солнцем, но человек и не может испытать всё — она целое утро не покидала комнаты, оплакивая свои волосы весьма обильно, потому и не заметила смены картины над морем. Однако, когда солнце взошло и сквозь спущенные шторы проник свет, прекратились и ее слезы, а волосы в новом освещении вспыхнули огнем. Все остановились. Француженка чуть не упала в столовой с лестницы, на которую взобралась, чтобы повесить гирлянду, она пошатнулась, но оперлась на солнечный луч и вернулась на свое место, на ступеньку, или ей это всё показалось? потому что в тот миг она осознала, что солнце в своем полном блеске осветило небо, а с ним — и землю, а с ней — и столовую через ее огромные витражи. Бони засмеялся от радости, стоя у кипариса и поглощенный его вечнозеленой красотой, он уже поднял свой фотоаппарат с только что очищенной картой памяти, чтобы снимать… но снимать солнце невозможно, его бы даже следовало избегать, и это знает любой фотограф,

и господин с опущенным вниз взглядом, сидевший в беседке, поднял свои глаза,

и Линда,

и господин с золотым набалдашником,

и Ада на террасе с сигаретой в руке,

и девушка, и подброшенный кверху мяч, который неприлично долго задержался там, наверху, в небе,

и все,

и каждый,

даже сестра Евдокия,

даже сестра Лара.

В этот момент прозвучал гонг, призывающий всех на обед, автоматически, по привычке, и чтобы пресечь переполненное голосами и возгласами радостное мгновение, шар обнуленного времени лопнул, и время снова и уже окончательно двинулось вперед… сестра Евдокия и сестра Лара появились на ступеньках под аркой перед входом, оглядели заполненный людьми сад, помахали им руками, вдохнули полной грудью свежий осенний воздух, прохладный и насыщенный запахом влажной земли.

ну вот, я же говорила, не может всё и всегда оставаться одинаковым.

Да, не может… погода в конце концов победила время, и сейчас все тайные сомнения отпали. Верно, что дороги оставались непроезжими, ничто ведь не может исправиться просто так, вдруг, только облака бегут быстро — туда, куда их сдувает по небу ветер, они такие легкие, в отличие от земной почвы, в которой время протекает мучительно долго, а его течение разъедает. В ярком свете стал виден и жалкий вид фасада, штукатурка покрылась чешуйками, осыпаясь, стены пошли мокрыми пятнами от протечек, когда было жарко, никто, кроме рабочих, этого не замечал, но сейчас не осталось ничего скрытого от взглядов даже тех, у кого не было привычки вглядываться. Сам сад, оставшийся без своих аллей и цветов, заваленный осенней листвой, грустно смотрел на единственную уцелевшую бегонию в корневище…

… но на таком теплом солнце земля подсохнет быстро, за несколько часов, высохнет и грязь, покрывшись коркой, как морщинистая старая кожа, машины смогут передвигаться, ноги людей уже не будут проваливаться в грязь и пыль будет подниматься им вслед, из города приедут бригады ремонтников, они подправят дорогу, засыпят ее щебенкой, раскопают те места в земле, где телефонный кабель намок и оборвался, электричество вернется в телефонные трубки, морской берег окрепнет, вновь пригодный для осенних прогулок, да и солнце могло бы подарить еще несколько теплых дней утешения для тел и нервов в заливе с грязью, море успокоится, и его волны станут совсем кроткими, а в саду кто-нибудь снова посадит цветы, да они и сами могут вырасти, вызванные к жизни теплом и светом… вероятно, всё это и вобрал в себя этот радостный крик, и дело вовсе не в неожиданности, всё гораздо проще… как написала когда-то Ханна в другой своей тайной записке, тоже ставшей явной, по крайней мере, для сестры Евдокии,