Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [18]
Почему? Этот?
Вирджиния открыла номер. В лицо пахнуло густым смешанным запахом свежих и полусгнивших в тинистой воде цветов, где ты взяла столько ваз, зачем они тебе, спросил он, совсем непринужденно перейдя на «ты» и прервав свой рассказ о Маджини, словно за порогом комнаты вдруг сразу исчезли все условности мира, Вирджиния неопределенно пожала плечами, здесь всё и всегда было завалено цветами — они стояли на столе, под зеркалом, рядом с тумбочкой у кровати, перед стеклянными дверями в прихожей, на полу в комнате… наверное, горничные старались ухаживать за ними, меняли воду в вазах, но, в сущности, ничего органического здесь и нельзя было бы сохранить от гниения… они все-таки не цветочницы, как он выразился…
но в тот момент это ее вообще не интересовало, она давно уже свыклась с этим запахом, сейчас она только хочет знать — почему?
почему не именно эта?
… и положила скрипку на диван у окна, посмотрев на нее с сомнением, может быть, все это не случайно… и душка… она даже опустилась на колени, зачем-то открыв футляр, чтобы убедиться… в чем?.. просто почувствовала в своей собственной душе, как подступает тревога, на какое-то мгновение даже забыв о нем — этом мужчине в кремовом костюме, на которого она так долго смотрела во время своей игры и который явно знал что-то такое о ее скрипке, чего она не знает, но должна узнать — потом совсем отчетливо ощутила его присутствие за спиной, словно дух, и вдруг подумала, да, это был он, это он стоял за дверью гримерной, но сразу отбросила эту мысль, показавшуюся совсем нелепой… и прежде чем повернуться к нему, почувствовала вдруг на своем плече его руку…
… в ее воспоминаниях позже всё слилось в ощущение безграничного желания, растекающегося по всему ее телу — и свежесть, и разложение загнивающих стеблей в вазах, превращающих чистую воду в болотную, и какой-то далекий, едва различимый запах крови — липкая и в то же время нейтральная, она вытекала из ледяного цветка — сломанного, вдруг окрасившегося в красный цвет и издававшего этот, совсем неожиданный, какой-то таинственно-пресный запах… и Маджини, которую он осторожно вынул из футляра, склонившись над ним, поэтому и оперся на ее плечо, чтобы взять скрипку, а может быть — чтобы показать, объяснить ей что-то…
но почему не именно этот?
Все еще стоя на коленях, Вирджиния увидела — его руки были крупные, но худые… слишком длинные пальцы со слегка выступающими косточками… она заметила их сразу, словно прикоснулась к ним глазами, как только он обхватил ими сначала корпус, а потом удлиненный гриф Маджини, на два сантиметра длиннее, чем у любой другой скрипки, очень необычный гриф, заставляющий пальцы извиваться вокруг струн, добиваясь кошачьей гибкости, и отступать, если не получалось, стремиться к самой точной точке, с которой уже обертоны обеспечат звучность в ее совершенном объеме… как любой скрипач, она всегда сначала замечала руки — достаточно ли они чувствительны, чтобы скрипка доверилась им, их ловкость она оценивала уже позже, в игре… эти же руки были особенными, одновременно и большими и словно прозрачными — они уверенно взяли инструмент, ласково погладили его корпус в том месте, где изображен Андреевский крест — свидетельство, что именно он, Маджини, сделал ее… ей показалось, что его руки сливаются со скрипкой и больше не выпустят ее… Она почувствовала что-то похожее на ревность и даже протянула руку, чтобы забрать Маджини обратно, но он уже зажал ее подбородком, вынул из футляра смычок и провел им по струнам, очень медленно, по всем четырем — одна за другой, протяжно и отчетливо, сосредоточенно, с максимальной тщательностью звучания.
Вирджиния вздрогнула, она услышала что-то совершенно поразительное — некие частоты, которые, казалось, не соответствовали естественному резонансу в теле инструмента и которые ухо не должно бы улавливать… но улавливало, они передавались через подставку совсем осязаемо… да, именно это она слушала весь тот вечер… она неожиданно выпрямилась и застыла перед ним, почувствовав знакомый писк-крик в своих ушах — словно фён откуда-то снова возник здесь, в этой комнате, пронзив ей виски — казалось, это не был звук ее Маджини, другим был спектр обертонов, совсем непохожий, но, в сущности, тот же самый, обертоны точно так же вливались в пространство, как и эти, которые заставили ее изменить себе, став другой, обертоны, которые она пережила, лишь сейчас узнавая их в его руках — точные, но все же с каким-то вибрирующим отклонением и совсем осязаемые… значит, действительно всё зависит от инструмента и раскрывается во мне… раскрывает меня…
одно ухо вслушивается в другое, оба повернулись друг к другу и, услышав отклонение, соединились в одно целое…
Маджини отразилась в Маджини…
… ну вот… ты слышала… только он может заставить тебя извлечь из него такой звук…
Хочешь, сыграем Чакону вдвоем?
Чакону?
ЧАКОНА
Вирджиния подошла к шкафу, где была ее старая скрипка, и, открыв дверцу, достала с полки немного поцарапанный футляр, совсем обыкновенный.
… ей, наверное, одиноко… я ни разу не играла на ней с тех пор, как у меня появилась Маджини…
