Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [100]
Анастасия-Агнесса-Аглая-Ада-Арсения-Бета-Борис-Вера-Вероника-Виктор-Виола-Герман-Дебора-Доминик-Елисавета-Женевьева-Жоржетта-Зара-Зарин-Игнат-Клавдия-Линда-Михаэль-Мэтью-Мария-Павел-Ран-Слав-Слава-Эммануил-Эмин-Ханна,
список закончился. Точка. Анастасия очнулась, надо же, зато теперь я знаю все имена, они врезались в ее сознание, она их запомнила, прибавила к остальным, ставшим ей близкими, подумав при этом, что неплохо бы совместить эти незнакомые имена с лицами их носителей. Она услышала, как сестра Лара спросила, все ли присутствуют, как будто отсутствующие могли сообщить, что их нет, но, по крайней мере на первый взгляд, все были здесь и никто не ответил на этот вопрос, потому что после этого неприличного акта чтения списка все затаили дыхание. Стали ждать. Отступив назад, сестра Лара зашла за стойку бара, где обычно стоял молодой человек, разливающий напитки, ее тело скрылось наполовину, а ее место впереди, точно по центру, заняла сестра Евдокия, наверное, это ей предстояло всё объяснить. Анастасия запомнила ее глаза, их выражение, сохранив это где-то внутри себя, но ее слова прошли мимо нее, она не смогла их воспроизвести, когда позже сидела на краю скалы, потому что час назад просто не пожелала их слушать, куда-то провалилась сразу после первой же фразы: они, говорила сестра Евдокия, приняли решение; я тоже должна принять решение, испуганно и раздраженно подумала Анастасия,
потом сестра Лара вытащила стопку бумаг, это были их медицинские карты, маленькие квадратные книжки, некоторые — толстые, другие — совсем тоненькие, кивнула сестре Евдокии, и та взяла одну из них. Нерешительно повертела в руках, явно собираясь сказать что-то еще, совсем последнее, и это Анастасия услышала и запомнила,
простите, дамы и господа, мы не готовы к сегодняшнему событию и не будем обманывать себя, заблуждаться, заблуждение — всего лишь другое наименование лжи, а мы ее не переносим. Я, как и сестра Лара, ничего не могу объяснить… у меня болит сердце,
и, на миг положив карту обратно на стойку, она прикоснулась рукой к своему сердцу и слегка наклонилась вперед, как бы готовая упасть на колени и просить прощения. Стало ясно — эта боль не какая-то вымышленная метафора, этот жест растрогал всех, ее боль они приняли всем сердцем. По крайней мере, Анастасия отчетливо ощутила резкую боль за грудиной, она там и осталась, а сестра Евдокия вернулась к своим обязанностям. Взяла из стопки карту, раскрыла ее, и снова зазвучали имена:
Виола,
это была та, совсем молоденькая девушка, которая смущала тихие послеобеденные часы стуком своего мяча. Она поднялась со стула, ее лицо соответствовало имени — бледное и усыпанное веснушками, словно мелкими цветочками, и пошла к сестре Евдокии, как она незаметна без стука мяча, эта Виола, а может быть, это она стучала в дверь доктора, тук и снова тук, топ-и-топ… эта история не отпускала ее с первого дня, и вот сейчас девушка молча взяла карту со своим именем… растерянные глаза. Сестра Евдокия отвела от нее взгляд и взяла следующую карту,
Арсения,
нет, не в алфавитном порядке, сестра Евдокия вытаскивала книжки из стопки, словно тянула из колоды карту, никакого порядка, а Анастасия напрягала свое сознание, стараясь всё запомнить, словно именно это сейчас самое важное, напрягала свое сознание и позже, под лучами солнца, чтобы припомнить всё снова, как будто эта связь между именем и лицом продолжала оставаться самой главной, и если всё будет уже связано, то воцарится какой-то добрый порядок… невротическая реакция, подумала она совсем трезво, любая невротическая реакция придает важность самым незначительным вещам, Арсения и пожилая дама со старушечьими, полными слез глазами слились воедино,
Бони
был следующим, обрел собственное имя, в улыбке блеснула золотая коронка и, принимая из рук сестры Евдокии свою карту, он даже слегка поклонился, сознание Анастасии на миг отключилось, устав от усилий связывать воедино тело и звук, плоть и букву, очень короткий — до следующей карты, вытянутой из колоды, и от стола в углу поднялся
Павел,
надо же, это тот господин, который в ночь бала настойчиво советовал ей беречь свое платье, потом
Ада.
Она резко встала с соседнего стула, ее волосы колыхнулись, коснувшись Анастасии, и Ада, абсолютно совпавшая со своим именем, подошла к сестре Евдокии, но карту не взяла. Она встала перед ней и спросила:
— и что мне с ней делать?
— просто возьмите ее, Ада, я же объясняла,
— а я не поняла,
сказала Ада, значит, и она, как и Анастасия, не слышала объяснений из-за собственной растерянности, и сестра Евдокия была вынуждена повторить всё снова, но может быть, не совсем то же самое, просто другими, переставленными словами, человеку никогда не удается одними и теми же словами передать свою мысль, а значит — мысль всегда другая,
— с этой картой вы можете отправиться всюду, куда пожелаете, Ада, вы свободны,
но ее голос прозвучал неубедительно, потому что она была смущена, и это увело и вопрос, и ответ в некое неясное пространство условности,
— вы нас выписываете?
спросила Ада, ставя таким образом вопрос ребром,
— мы не можем никого выписать, это может только доктор,
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.