Дилеммы XXI века - [25]

Все инновации в области субкультуры за последние годы можно представить, принимая, что каждое «да и да», где бы оно ни встретилось, субкультура превращала в «нет и нет»! Этот негативизм может продолжать действовать, если есть ещё какие-нибудь «да и да» для перечёркивания. Так как указателем был запрет, то следовало направляться туда, где запрет был самым длительным. Отсюда вместо собственной религии – чужеродные, экзотические; вместо отцов или пасторов – йог или гуру; в собственной же религии – только ересь или чудачества; секс вместо войны; наркотик вместо карьеры и т. д. Эффект Катона, то есть эскалация «нет», разрастается на наших глазах. Относительно детей это неудивительно – странно, что взрослые, преподаватели, профессора поверили в возможность спрямления мировых дорог таким инфантильным способом. Ни один рассвет не воссияет даже от миллионократного «нет», потому что в этом «нет» больше страха перед миром, чем способности его исправить.

Разрушение цивилизационного порядка находит несравненно более явное выражение в терроризме, который из движения с политическим остриём, что уже укоренилось в традициях, легко превращается в автономное соперничество в жестокости. Терроризма может быть всегда и везде столько, сколько – вне его – существует этических ограничений в борьбе с ним. С гитлеризмом нельзя было бороться, похищая горстку заложников: каков их вес, если противник осуществляет геноцид и, следовательно, не может быть перекуплен в торгах? Поэтому эффект Катона ведёт к разрушению ради разрушения, то есть не признаёт политическое обоснование поступков, считает его мнимым. Именно такую логику перемен мы наблюдаем сейчас в мире: эффективность движения на пути к цели сама становится целью (мишенью).

Границы предвидения

Очень трудно выделить из разных обобщений (а также из прогнозов) содержащиеся в них непроизнесённые основные мысли, инстинктивно просто признаваемые очевидными. И потому не случайно, что не один из самых больших скачков в нашем познании мира был осуществлён именно благодаря тщательному исследованию само собой разумеющихся вещей – таких, например, как имеющая смысл очевидность одновременности событий в макрофизике или очевидность приписывания конкретного пути каждой частице в микрофизике. Можно сказать, что уже сам процесс извлечения на свет умалчиваемых предположений – это возможность впервые подвергнуть их сомнению.

Основной ошибкой футурологии я считаю не то, что было дано столько ошибочных прогнозов, а то, что даже не было попытки разобраться в исходной базе, в тех очевидностях, которые питали предсказания. Футурология отнесла Землю к открытой системе, которая, если бы должна была закрыться, то в любом случае вне границы целей прогнозирования, расположенной где-то за первой четвертью следующего века. Это, собственно говоря, всё. Так как Земля оставалась открытой системой для футурологии, то в трудах её представителей не рассматривались возможные конфликты ни относительно ограничений источников энергии, ни сырья, ни продуктов земледелия, ни предельная поглощаемость отходов человеческой деятельности землёй, водой, воздухом, ни также – тем самым – равнодействующая названных параметров, которую я просто назвал бы максимальной подъёмной цивилизационной силой планеты.

Так как система должна была оставаться открытой, то есть не сдерживающей никакого роста, и, следовательно, тем самым не вынуждающей к стратегическим перестроениям цивилизационного движения, то понятие «постиндустриального общества» было её логически рациональным увенчанием. Если ничто не должно было тормозить промышленную экспансию, то в силу обстоятельств существенные дилеммы и разногласия должны были переместиться в область сверх-, вне- или как хотел Д. Белл – «постиндустриальную» экспоненциально обогащающегося общества. И хотя эта система на самом деле не закрылась в физическом смысле, поскольку в названных сферах мы не достигли её границ, но появились предвестники закрытия, возникшие просто в силу того, что названные физические параметры (такие как размер ископаемых ресурсов и т. д.) мы не ощущаем просто так, как испытываем, например, земное притяжение, а только опосредованно через экономические системы, которые в антагонистическом мире представляют дополнительное ограничение, наложенное на чисто физические условия существования. Собственно говоря, довольно удивительно, что такая банальная вещь, как тенденция картелизации запасов, появляющаяся там, где эти запасы вообще можно картелировать, не оказалась в поле зрения американской футурологии.

С того момента, когда эта модель предвидения утвердилась, то есть заразила умы (а нацеливание на новую кристаллизирующуюся проблематику заразительно, потому что оно распространяется в процессах, похожих на лавинообразную экспансию эпидемии), концептуальная ересь, противоречащая этой модели, не имела уже возможности заявить о себе. О любом теоретическом подходе можно говорить, что он имеет свойственную себе апертуру, то есть определённое через свою понятийную структуру поле зрения. В центре этого поля у американских футурологов находилось понятие «постиндустриального общества», а тот, кто его отрицал, тем самым вынужден был образовать абсолютно отличающуюся школу предвидения. Может такая школа где-то и возникла, но я об этом не знаю. Сложно, однако, принять за концепцию, оппонирующую американской и одновременно в категориальном отношении равноценную, всю ту критику, которую вызвала американская футурология до того, как она была разрушена ходом мировых событий. Не считаю также альтернативной школой разные эклектические попытки, когда извлекали и очищали от нежелательных нападок различные изюминки американского происхож дения.