Дилеммы XXI века - [23]

обычно рассматривает механизм трансформации человеческих обществ и из этого выводит направление путей их развития; устанавливает рамки знаний только такие, в которые укладываются конкретные прогнозы футурологии. Иными словами: эта теория предоставляет данные о социальных потребностях, вытекающих из человеческой природы. Без учёта этих детерминизмов все социальные прогнозы висят в пустоте. Другое дело, что Лем дополняет эту социальную антропологию многочисленными немарксистскими тезисами – особенно что касается отдельных аспектов человеческой природы, прежде всего её греховности. Из философии Маркса Лем признавал только «истмат», плюс разделял убеждённость в постоянно зловещей, а точнее – амбивалентной, роли капитала в истории. Беспощадность в погоне за прибылью отражается в его словах: «Большой капитал выжмет золото и из камня, и из крови»…

Мы видим, что капитализм на Западе смягчился после Второй мировой войны, значительно урегулировал отношения «труд-капитал». Уэллс был бы прав с идеей «мягкого перехода», если бы не тот факт, что уступки капитала были вызваны страхом перед СССР. То есть уступки являются меньшим злом, чем революция. Эта мысль Лема в СССР времён Брежнева не могла понравиться лицам, принимающим решения! Кроме того, – говорит Лем, – миф эволюционного формирования межклассового согласия был опасен и во времена Ленина, и будет опасным всегда. Этот тезис, в свою очередь, не понравился бы многим сегодняшним читателям и в Польше, и на Западе. Но борьба классов вечна (этот очевидно немарксистский взгляд, а мысль Аристотеля или Людвига Гумпловича, Лем позаимствовал у Людвика Флека), вопреки ожиданиям Уэллса. Лем думает, как Станислав Ежи Лец: «Верю ли я в классовую борьбу? Беззаветно! В перманентную». Классы развиваются и даже исчезают, но не пропадает социальное разделение. Однако этого автор не мог сказать прямо. Но и сегодня мог бы не везде (не там, где господствует «исторический идеализм»)…

Лем обвинил Уэллса в отсутствии футурологического элемента, хотя признавал художественный! В своей статье он говорит иначе, чем в последней главе первого издания «Суммы технологии», которую удалил из последующих редакций: художественную литературу ничто не заменит, включая науку. Уэллс представляется Лему «добропорядочным англичанином», верным родной традиции скепсиса – поскольку он назвал Ленина «кремлёвским мечтателем». Однако следующие полвека этот портрет фальсифицировали: Ленин оказался подлинным кремлёвским футурологом. И это не изменяет то, что Лем разделял мнение Бертрана Рассела о Ленине, который лично встречался с Лениным и приписывал ему «шельмовскую жестокость» и «цинизм» (но опять-таки Лем не мог об этом говорить).

Спустя более двадцати лет после победы в войне с Гитлером и десяти лет после запуска первого в мире спутника мощь СССР была общепризнана. И Ленин оказался реалистом в вопросе построения тоталитарного государства, основывающегося на технологии. Именно таким оно стало. И ничто не изменит тот факт, что это было варварское государство (в письмах Лем называл большевиков «безумной ордой», которую «лишили Ценностей», а их преступления – «невероятно отвратительными»), или то, что оно в конце концов развалилось. (Империи распадаются в принципе.) Лем, написав эту статью, не вступал ни с кем в политическую борьбу, а только – как обычно – констатировал сложившуюся ситуацию в мире. Новая эпоха Брежнева представлялась ему как неосталинизм, возвращение тоталитарного государства, которое не может обойтись без технологий. Не без причины в статье упоминается также «Преступление и наказание». Ибо Ленин был пророком подобно Великому инквизитору Достоевского – он знал, что люди могут отдать свободу за хлеб. А говоря точнее: что их привлечёт новая вера плюс большая выгода. Статья была написана Лемом после «Рукописи, найденной в ванне» и перед «Футурологическим конгрессом». Это не апология Ленина, а ещё одно предостережение от ускорившегося развития технологии, для которой человеческая природа не является преградой. Хотя подобная шарада не могла удаться писателю ни литературно, ни по существу, она должна была появиться по личным причинам. И не напрасно – технологическое тоталитарное государство всё ещё вырисовывается из будущего…

Часть 3 «Сумма технологии» десять лет спустя

Рефлексии о футурологии

Вот три недостатка в размышлениях о будущем: ЭФФЕКТЫ ДИОРА, ТИТАНИКА и АРХИМЕДА. Так называю их для ясности, а также чтобы различать явления разных уровней – от конкретики до абстракции.

ЭФФЕКТ ДИОРА – это давление стадности, то есть моды. Я не подумал об этом, потому что ты не подумал, а ты не подумал, потому что и тот, и другой – или, может быть, что-то замкнуло у меня в голове, но как же я могу высказать мнение, противоречащее преобладающему? Впрочем, что значит «высказать» – это же не поделиться с семьёй за завтраком. Опубликовать в прессе? Но статья, которая не сформирует вслед за собой кометный хвост из других, раздувающих эту тему, исчезнет незаметно, как камень в воде. Среда, в которой распространяются прогнозы, одновременно поляризована и мутна. Поляризована, поскольку усиливая пропускает только то, что совпадает с направлением одной из громких школ. Мутна, потому что загрязняется не меньше, чем атмосфера над заводами. Это заводы мысли перерабатывают дотации в сочинения, которые никто не успевает проанализировать. То, что немного громче других, становится ещё громче благодаря эффекту Диора, пока не достигнет монументальности на несколько недель. Должно же быть правдой, раз у всех на устах.