Диктатура пролетариата - [89]

Равнины, равнины повсюду; и все же на такой скорости характер ландшафта быстро меняется. Постепенно леса встречаются все реже и реже; то тут то там виднеются лишь небольшие рощицы, но в конце концов исчезают и они. Бескрайняя степь расстилается вокруг, сперва плоская, так что из вагона можно обозреть ее на километры вдаль и взгляду будет не за что уцепиться: целина – пашня, целина – пашня, только ближе к Саратову ландшафт становится более волнообразным. Здесь, у водораздела между многочисленными притоками Волги и Дона, в степь врезаются последние отроги Уральской горной цепи. Маленькие оживленные ручейки бегут по долинам, в которых, рядом с водой и под защитой гор, укрылось множество сел. Местами на гребнях и в ущельях гор густо зеленеют низкие, но пышные дубравы. Поэтому пейзаж за окном снова оживился.

* * *

На крошечной станции нас дожидается лихая тройка, и вот она уже мчит нас вверх-вниз по горушкам, поворачивает на мост и останавливается у «дворянского поместья в тургеневском стиле», где нас встречают друзья. Как же славно встретиться со старыми добрыми приятелями после стольких лет разлуки и освежить былые воспоминания! Но ничто так не придаст очарования встрече, как обстановка старинного русского поместья, с его хлебосольством, с его милой хлопотливостью – стоит прибавить к этому тщательно соблюдающиеся в образованных семействах традиции, пронизывающие быт вплоть до самых мелких деталей. Такой уклад носит отпечаток самобытности.

Прошло одиннадцать лет с тех пор, как я последний раз гостил там. Но семья приятелей живет, как и прежде, в своих трех разных домах. В каждом из них имеется свое отдельное хозяйство и в некоторой степени отдельный штат прислуги. Можно гостить в любом из домов и оставаться гостем всей семьи. А также можно свободно наслаждаться красотами огромного сада и чудесного парка. Хочешь – проводи время вместе с семьей, хочешь – уединяйся: каждый безо всякого принуждения выбирает, что ему больше по душе.

В первом доме, гостями которого мы в большей степени являемся, расположилась тетушка Ольга Николаевна со своей болезненной племянницей. Она всегда была второй матерью для детей мужниного брата, а в этом поместье она еще и выполняет роль негласного главы семейства. У нее домочадцы собираются на завтрак и дневной ланч. Во время семейного ужина на уютной просторной веранде тетушка сидит во главе стола, лично раскладывая угощение, как она это привыкла делать всю свою жизнь.

Во втором доме живет племянник, наш ученый друг, со своей молодой семьей. Они обычно приглашают нас на чай после ужина или зовут отведать клубники, от которой ломятся блюда. Как же долго мы ждали настоящего южного лета, с жарой и фруктами!

В третьем доме живет сестра, энергичная Эжени, Евгения, которая сейчас, на самом деле, является управляющим поместья. В ее уютном, красиво обставленном салоне, бывшей библиотеке, с наступлением темноты мы часто пьем вечерний чай.

Но на самом верху этого третьего дома, в маленькой разваливающейся деревянной башенке с рассохшейся лестницей, находится четвертая часть поместья, «академия». Там мой ученый друг может уединенно поработать в мирные утренние часы. Разве что голубь или галка залетают изредка в его убежище и доброжелательно кивают ему – мол, они все понимают. Там мы обсуждаем, за дополнительным, не учтенным в расписании утренним чаем, сделанные наблюдения и предлагаем планы дальнейших языковедческих изысканий.

* * *

Как уже было сказано, прошло одиннадцать лет с тех пор, как я был в этих дальних краях. В тот раз страна переживала печально известный «голодный год», худший из периодов засухи и нужды, случавшихся в Южной России за последние десятилетия. В пекле жары, наступившей сразу после дня Ивана Купалы, земля походила на пустыню. Всего на полсантиметра поднялись пустые колосья пшеницы, подсолнухи засохли, не успев зацвести. Урожай не вернул даже объемов посеянного зерна. Государству пришлось потратить чудовищную сумму, чтобы спасти население от голодной смерти. Печальный вид имели эти места. Горячий ветер поднимал ввысь чернозем, закручивал его в воронки угольной пыли и гнал по небу, словно облака. Самый восточный приток Дона, Медведица, достаточно крупная река, превратилась в ряд грязных лужиц. У немногих оставшихся ручейков люди буквально сражались за воду.

Этим летом все выглядело гораздо лучше. Конечно же, эти южнорусские степи будут всегда казаться засушливыми нам, северянам, привыкшим к влажной свежести лугов и лесов. Уже накануне Ивана Купалы, даже в такое прохладное лето, как сейчас, редкая трава на невозделанных полях сгорела на солнце и пожелтела, только на берегах ручьев сохранилась свежая зелень. Но этим летом пшеница все еще стоит зеленая, а подсолнухи налиты соками. Колышутся на ветру волны ржи, уже приобретшей светло-серый оттенок – знак того, что урожай скоро созреет. Веселые, сочные ростки дыни расползлись по полю, готовые зацвести. Население полно надежд: здесь, как почти по всей огромной России, ожидают хорошего, а в некоторых местах обильного, урожая.

* * *

Даже это кратковременное путешествие по Черноземью дало мне возможность сделать небольшое наблюдение, показывающее, что русские крестьяне способны к быстрому самостоятельному развитию – в противоположность тому, что можно часто услышать, особенно от немцев, стремящихся показать свое превосходство над русскими.