Диковинные истории - [49]

Он появился и позволил себя поймать, отдался в руки людей. С тех пор зло в мире остановилось. Во всяком случае, все в это поверили.

Ореста в последнее время редко бывала дома. Илон заходил в ее комнату и стоял там, разглядывая вещи дочери: книги, ночную рубашку, перекинутую через спинку старого стула, щетку с поблескивавшими на ней волосками. Смотрел на плюшевую желтую собаку, которую Ореста назвала Пирожок, – она тогда едва научилась говорить, на туалетный столик, где она старательно расставила материну косметику – высохшую помаду в деревянных патрончиках, пустые флакончики от духов, чей запах уже давно распался на атомы. Водил взглядом по полкам с ее все еще детскими книгами – иллюстрированными приключениями сказочных героев и розовых принцесс. Как-то среди школьных учебников он обнаружил пачку брошюр в красных обложках с неаккуратно напечатанным текстом. Одна из них называлась «Мир в ожидании изменений. Философия мягкой революции». Илон открыл ее, взгляд привлек форзац, куда Ореста карандашом выписала фразы, после каждой из которых стоял вопросительный знак. Илон невольно запомнил их, злясь на собственную память, которая с тех пор не давала ему покоя.

«Раз мир сотворен по человеческим меркам, почему мы чувствуем, что не можем с ним совладать? Почему естественное кажется нам ужасным или постыдным? Откуда мы знаем, что хорошо, а что плохо? Откуда в нас способность судить столь сурово? Почему мир – это мир отсутствия? Почему всегда не хватает – еды, денег, счастья? Почему существует жестокость? Ведь этому нет никакого рационального объяснения… Почему мы умеем смотреть на себя, словно на постороннего человека? Один ли и тот же это глаз – который смотрит и который себя видит? Кто мы такие, откуда взялись? Кто такой Монодикос? Хороший ли Монодикос? Почему он такой слабый и позволяет делать с собой все это? Спасен ли наш мир?»

Илон разглядывал ее все еще детский почерк с плавными вытянутыми хвостиками «д» и «у». Они каплями свисали со строк, словно все эти вопросы должны были раствориться и дождем стечь вниз.

Однажды ночью Илон вернулся поздно и увидел, что у Оресты еще горит свет. Он тихо постучался. Дочь быстро погасила лампу и притворилась спящей. Он не стал делать вид, что поверил, вошел и сел рядом с ней на кровать. Откинул волосы с лица дочери. Ему захотелось ответить на все ее вопросы, ответить так, как получится, но Илон опасался, что тогда станет ясно – он копался в ее вещах.

– Это экономика спасения, – сказал Илон. – За все хорошее приходится расплачиваться. Сами мы не умели ни познать эти законы, ни использовать их. У нас были плохие бухгалтеры, мыслящие узко и не слишком компетентные. За добро следует платить. Таков весь смысл этой экономики: простой и правильный, на протяжении трехсот двенадцати лет себя оправдывавший. Поэтому каждый год во время величайшего мрака наступает Великий день и то, что ему предшествует. Понимаешь?

Она не открыла глаз, когда он говорил, но веки ее трепетали. Помолчав, Ореста сказала:

– Папа, Филиппа немного поживет у нас. Она будет спать в моей комнате.

Доверительная атмосфера, которую он пытался создать, моментально рассеялась.

– Я рекон и не могу принимать под своей крышей людей с улицы.

– Папа, это всего на несколько дней, максимум на неделю или две. Ей некуда идти. Муж ее бил. Отобрал у нее ребенка.

Илон встал, совершенно обескураженный этим неожиданным вторжением внешнего мира в свой дом.

– Откуда ты вообще ее знаешь? Это неподходящая подруга для тебя.

Ореста фыркнула.

– Я свободный человек. И потом, это и моя квартира, она досталась мне от мамы, – бросила девушка и отвернулась к стене.

Весна. Явление миру

В этом году Явление было достаточно скромным. Из-за проливных дождей торжество состоялось во Дворце, под присмотром камер. Устроили только телетрансляцию, в которой Монодикос, наряженный в праздничные одежды, по-прежнему был Форосом, Несущим в Будущее. Открытые руки и грудная клетка сверкали, и никто бы не догадался, что это результат нескольких часов работы гримеров. Не менее красивое, характерное лицо Монодикоса выглядело великолепно. Впрочем, камеры держались от него на почтительном расстоянии.

Илон, стоявший вместе с Альдо в студии, гордился результатами своей работы. Монодикос еще не ходил, но его позвоночник был в хорошем состоянии, и сломанная плечевая кость срослась на удивление быстро. Сразу после церемонии Явления его отвезли во Дворец, и Илон в этот день больше не терзал тело Монодикоса массажами. Тот смог поужинать в одиночестве.

Илон, тоже в одиночестве, возвращался домой. Люди выходили на улицу, бледные после Серых дней зимы, – делали покупки, на лотках появились первые весенние цветы. Начинался долгожданный фестиваль, большой радостный праздник еды и питья, праздник любви, деторождения и планов на будущее. Явление было возвращением мира на круги своя, призванное убедить людей, что все идет так, как должно.

Он медленно шагал, разглядывая город и испытывая чувство глубокого удовлетворения, это переживание всегда спасало его от меланхолии. Дождь смывал вездесущую ржавчину и образовывал маленькие красные ручейки, которые, подчиняясь инстинкту, упорно стремились соединиться с рекой. На мосту по случаю праздника не было протестующих демонстрантов, отчего тот показался Илону странно одиноким. Он купил свежих овощей и привядшую веточку цветущей форзиции. С тех пор как готовить у них в доме стала Филиппа, он больше не ходил за продуктами – оставлял на столе деньги, которые в руках двух женщин чудесным образом превращались в пищу. Что сегодня придумает Филиппа, существует ли вообще блюдо, которое она не умеет готовить? Чаще всего они оставляли ему еду в холодильнике, потому что возвращался он поздно. А возвращался Илон поздно, потому что не хотел сидеть с ними за столом. Ему не нравилось присутствие Филиппы, казалось, будто она неумело притворяется другим человеком, имитирует чужую жизнь, словно мотылек, несущий на своих крылышках узор коры давно исчезнувшего дерева.