Диковинные истории - [30]

– Потому что я – человек, – ответила она, не задумываясь.

Он печально покивал, словно предвидел, что они друг друга не поймут.

– Помнишь Овидия? Он это предчувствовал. – Продолжая рассуждать, Хой сел на ограждение. За спиной у него было озеро. – Метаморфозы никогда не основывались на внешнем различии. Так же и с transfugium: оно акцентирует сходство. В плане эволюции мы по-прежнему шимпанзе, ежи и лиственницы, все это мы носим в себе. И в любой момент можем к этому обратиться. Мы не отделены от этого какими-то непреодолимыми пропастями. Нас отделяют друг от друга лишь фуги, мелкие зазоры бытия. Unus mundus. Мир един.

Все это она слышала уже много раз, но почему-то эти аргументы ее не убеждали. Она считала, что они слишком абстрактны. Предпочитала спрашивать: болезнен ли процесс transfugium? Ощущает ли сестра одиночество? Что это значит – что процесс совершается в силовом поле? До самого ли конца человек осознает себя? Остается ли он собой? А если ее сестра передумает? Что тогда? Она уже несколько раз была близка к панике, ей казалось, что сестру нужно спасать силой, похитить, а потом запереть дома и заставить жить как все, нормально, как это происходило сотни, тысячи, миллионы раз – каждый в своей нише, на своем месте. Она попрощалась с Ренатой полгода назад, здесь, в парке. Встреча была спокойной и деловитой, почти безмолвной. Сестра передала ей нотариально заверенные документы, со множеством подписей и официальных голограмм, а потом еще вручила кулон – каплю из горного хрусталя на цепочке, единственное украшение, которое она носила. В следующее мгновение, когда Рената шла в сторону корпусов «Transfugium», ее сестра, державшая в руке кулон, почувствовала приступ удушья, как бывает, когда осознаешь необратимость происходящего. Она смотрела Ренате вслед и надеялась, что та обернется, что, может, даже передумает, вернется. Но нет, ничего такого не случилось – она увидела только спину сестры и темные двери, которые бесшумно сомкнулись, образовав черную непрозрачную поверхность.

– Она все еще здесь? Где?

Хой показал рукой на здание «Transfugium».

– Да, она уже готова.

Ей не нравился Хой, хотя они разговаривали уже не первый раз. Она знала, что этот человек не сумеет ее утешить, хотя он умен, сердечен и даже заботлив. Инстинктивно чувствовала его высокомерие, не знала, о чем он на самом деле думает. Хой повторял то, что написано в Брошюре, словно не желал тратить время на поиск других форм объяснения процесса. Экземпляр «Метаморфоз» Овидия лежал у кровати, словно Библия в номере отеля. Красивое издание, стилизованное под старину, иллюстрированное гравюрами, напоминало книгу девятнадцатого века и, вероятно, было призвано пробуждать ностальгию по чему-то давнему, естественному и основательному, успокаивать. Она несколько раз читала в Брошюре, что в мире не существует никаких постоянных однородных субстанций, мир представляет собой поток противоборствующих сил и отношений. Каждое существо обладает волей, которая позволяет ему жить. Реальность состоит из накладывающихся друг на друга, переплетающихся волями миллиардов существ. Некоторые из них сложны и пластичны, другие бессильны и фаталистичны. В таком мире многое, чего прежде и представить себе было нельзя, делается возможным, а границы оказываются иллюзорны. Сегодняшняя медицина способна преодолевать подобного рода эфемерные водоразделы.

– Пойдемте обратно, – проговорила она, потому что ей хотелось поскорее закончить этот разговор. – Мне холодно.

Она испытывала легкое раздражение, напоминавшее зуд. Ей претил менторский, претенциозный тон Хоя. Раздражало его совершенство. Он взглянул на нее снисходительно, попрощался и сказал, что присоединится к ним ночью.

Они обе вели обычную жизнь. Росли в счастливом доме. Родители любили друг друга, пока, сосредоточенные на своей прогрессирующей старости, совсем не перестали разговаривать. Трагедии и драмы – среднестатистические. Здоровье – под контролем. Дети, две дочери – удачные. Разница между ними шесть лет – достаточно маленькая, чтобы иметь общую комнату, и достаточно большая, чтобы слушать разную музыку и не обмениваться модными одежками. Между сестрами образовалась пустота, непреодолимая. Они присматривались друг к другу с любопытством, с симпатией, испытывая своего рода привязанность, которую легко спутать с любовью, но, в сущности, их мало что связывало, и каждая шла своей дорогой.

Они были сводными сестрами. Каждый из родителей внес в супружеский союз свой багаж: она принадлежала матери, а сестра – отцу. Им с самого начала дали понять, что они должны подружиться и таким образом помочь взрослым. Поставили задачу: принять участие в создании дружной семьи, которую они – обладавшие схожим чувством долга – успешно выполнили. Ей было шесть, Ренате – двенадцать. Биологическая мать Ренаты умерла так рано, что девочка ее не помнила, а потому, вероятно, сразу приняла и полюбила новую. Поводов для капризов не было. Она, младшая, была горда, что у нее появилась старшая сестра. Она восхищалась Ренатой, ее книгами, музыкой, засушенной лягушкой, поздним возвращением со дня рождения подруги в странном состоянии, которое она приняла за болезнь и которое оказалось обычным следствием злоупотребления алкоголем. Она помнила, как сестра читала по ночам, и свет экрана делал ее лицо похожим на маску.