Диковинная болезнь - [8]

Пауза.

Он. Расскажите мне.

Она. Надо было самому подойти.

Он. Все в порядке, а?

Пауза.

Она. Ладно. „Да, привет, это Мартин, так вот, мы изменили программу, взрывчатку решили не применять, Мельхиор предпочитает воспользоваться катком, ты проверил, в лавке действительно никого нет? Отлично, чао!.. До скорого!“

Он бледнеет.

Она. Определенно, мы представляем себе рай по — разному.

Он. Не понимаю.

Она. Не прячьте голову в кусты.

Он. Уверяю вас.

Она. Смотрите правде в лицо.

Он. Я на это совершенно не способен.

Она. Вы и я, мы заперты в доме с замурованными окнами и дверями, предназначенном на снос, вместе с крысами и отбросами и в компании с искусственным скелетом. При этом вы неподвижны, как истукан, не желая ничего знать, не делая попыток понять, и не проявляя ни малейшей инициативы, чтобы выйти из этой немыслимой ситуации.

Он. Но есть телефон! Надо им воспользоваться!

Она. Ей богу, это не худшая из идей, высказанных вами до настоящего момента.

Пауза.

Он. Вы не звоните?

Он. А кому звонить? У меня так мало знакомых.

Она. Наберите 18 — это пожарные, 17 — это полиция, 12 — справочная, вызовите такси, справьтесь о погоде, позвоните на биржу, вашей старушке — маме, неважно кому, но звоните же, бог мой!

Он. А почему не вы?

Она. Я бы хотела обратить ваше внимание на то, что я только что подходила к телефону.

Он. Скажем так: когда я могу, то предпочитаю говорить с людьми напрямую.

Она. Да, но сейчас вы этого не можете.

Он. Но ведь я могу говорить с вами.

Она. Тоже занятие. Ладно. Я принимаюсь за дело. А вы, приключения ради, учитесь!

Она снимает трубку и пробует набрать разные номера.

Она. Ничего. Пустота. Гудка нет. Этого телефона не существует. Обманка.

Теперь мы окончательно обречены ждать каток Мельхиора, и сделать ничего невозможно.

Он меняется в лице.

Пауза.

Она. Ну и?…

Пауза.

Она. Вам нечего сказать?

Пауза.

Она. Я жду.

Он. Послушайте….

Она. Я вся внимание.

Он. Я…я вам лгал. От начала до конца.

Она. Вот тебе и на.

Он. Поскольку нам предстоит умереть, лучше вам об этом сказать.

Она. Слишком уж вы торопитесь, старина. Лично я совершенно не намерена закончить свои дни в этой крысиной норе.

Он. Я не то, что вы думаете. Я всё выдумал. Жизнь моя потерпела крах.

Она. А вы что себе вообразили? Что я такая, как себя описала? Если действительность хоть самую малость не приукрашивать, существование наше выглядело бы устрашающей пошлостью. Кстати, по поводу кабинета вы мне тоже наврали?

Он. Да.

Она. Ага!

Он. Но и в этом нельзя быть уверенным, поскольку я, возможно, лгу и теперь…

Она. Всегда столько проблем с этими лжецами.

Пауза.

Она. А врач?

Он в нерешительности.

Он. С ним я никогда не встречался. Хуже того: я его выдумал.

Я лгу вам с самого начала, в этом моя проблема, лгу безостановочно, слова не могу сказать, не солгав. Самая жизнь моя — только развернутая ложь, подлог, мошенничество, и должен был, наконец, настать день, когда бы я замолчал, потому что не могу я больше, понимаете? Этот Кон был для меня единственным выходом из положения, единственной надеждой вновь обрести навык нормальной речи, то есть простой и правдивой, свободной от лжи и притворства. Ну, так его нет, и, значит, он не придет, и мы погибнем под грубым натиском злобного Мельхиора, поэтому лучше вам все рассказать, как есть, без обмана. Впервые за всю мою несчастную жизнь я счастлив: находиться здесь, рядом с вами, закончить свои дни в красоте, возможно даже в ваших объятиях. Это как вспышка красоты и величия. И ничего мне больше не надо, мне так хорошо, наконец‑то, я ощущаю себя настоящим, освобожденным, даже пить больше не хочется, благодарю вас, сударыня, в мир иной я унесу с собой только ваш милый образ и эти мгновения благодати в остановившемся времени, я люблю вас…

Она. Вы любите меня?…

Он. Вы такая же, как я. Как только вы вошли в зал ожидания, в тот же самый момент, нет смысла скрывать, я почувствовал это! Мы мгновенно друг друга узнали. В реальной жизни мы могли бы поладить, а, может быть, пережить красивую историю любви, поскольку вы именно та женщина, которую я ждал тысячелетия. Ведь это вы взглянули на меня, улыбнулись мне в тот далекий день, когда мы были еще детьми, помните?… С тех пор каждую ночь ваши глаза преследовали меня, каждый день ваша улыбка являлась тревожить мои чувства и разум, и, наконец, сегодня, после стольких лет блужданий и глупостей, я могу обрести вас, во плоти, прекрасную, как и тогда, когда мы были малышами, и наконец‑то, наконец‑то я могу говорить с вами.

Она. В голове моей полная неразбериха и смятение. Я, как тот блин, замешанный, заквашенный, брошенный на сковородку, обжаренный, перевернутый, помятый и, в конце концов, проглоченный, который так и не успел понять, что происходит.

Ему надо было начать всё сначала. И он слишком далеко назад ушел во времени. К самым истокам. К генезису. К Адаму и Еве.

Он. Двое шестилетних детей строят на нормандском пляже замки из песка.

Девственные. Невинные. Непорочные. Строят хрупкие строения, ни на минуту не задумываясь о том, что море небрежным движением волны сметет с лица земли эту первую мечту об Эдеме. С того самого солнечного дня мальчик гонится за блуждающей звездой. Девочка исчезла. Он ищет ее, находит, видит, как она растет, тайком сопровождает ее в школу, потом в лицей, со слезами следит за ее первыми романами. Теряет юность, обретает взрослую жизнь, подстерегает ее, ходит за ней, выслеживает, присутствует на ее свадьбе, считает рождающихся у нее детей и все учащающиеся визиты к врачам всех мастей. Констатирует прогрессирующий упадок ее жизни и под сенью собственного существования, целиком основанного на лжи и притворстве, изобретает западню, которая смогла бы их соединить. Он придумывает доктора Кона и его уникальную специализацию, делает ему кабинет, дверную табличку, зал ожидания, записную книжку. И ждет ее.