Диккенс - [68]

В начале июня в Гэдсхилле наконец-то достроили оранжерею. «Это будет последнее украшение», — сказал Диккенс навестившей его Кэти. Они проговорили до трех часов ночи. Диккенс сожалел о том, что не был «лучшим отцом, лучшим человеком» и завел речь об Эллен Тернан. Он говорил так, «словно его жизнь кончена и больше ничего не осталось». Два дня спустя он развесил в оранжерее китайские фонарики и долго наблюдал за их сиянием в сумерках.

На следующее утро, 8 июня, в среду, он встал в прекрасном настроении и всё утро работал в швейцарском шале, как обычно. Но в тот день — редкий случай — он вернулся туда после обеда и просидел до самого вечера. Короткая завитушка в рукописи, отмечающая конец главы, была поставлена под последней фразой: «…а затем с аппетитом принимается за еду».

Про Диккенса в тот вечер этого сказать было нельзя. Едва он сел за стол, как ему стало дурно. Когда Джорджина, единственный член семьи, оказавшийся рядом, предложила позвать врача, он отказался наотрез и объявил, что после ужина хочет поехать в Лондон; потом произнес быструю неразборчивую фразу, в которой прозвучало имя Форстера. Напуганная свояченица спросила, не хочет ли он прилечь. «Да, — ответил он. — На землю». Это были его последние слова — довольно невыразительные для человека, написавшего и произнесшего столько запоминающихся фраз, — если только не видеть в них некоего облегчения неустанного труженика, наконец-то сбросившего свою ношу. Диккенс рухнул на пол; с помощью слуг Джорджина уложила его на диван. Три врача сменили друг друга у его одра — всё напрасно: они могли лишь констатировать «явные симптомы кровоизлияния в мозг». Кэти и Мэйми приехали из Лондона в тот же вечер; на следующее утро к ним присоединился Чарли.

В четверг 9 июня, около шести часов вечера, по щеке Чарлза Диккенса скатилась слеза. Несколько минут спустя он умер, не приходя в сознание, оставив неразрешенной самую притягательную загадку в истории литературы.

ДРУДАЧЕСТВА

Любое незаконченное произведение обладает особой притягательностью. С одной стороны, оно захлопывает перед тобой дверь, указав пределы человека, в особенности писателя — человека, который, возможно, мнил себя богом. С другой стороны, оно открывает бескрайние горизонты. Обычно читатель не задумывается о том, как создается роман. Автор берет его за руку и ведет со страницы на страницу именно туда, куда хочет его отвести. Получив в руки незаконченный роман, тот же самый читатель оказывается перед полуфабрикатом, похожим на человеческое тело в разрезе, как его изображают на пособиях по анатомии. Ему открывается сложная и тонкая архитектура, на которой строится каждая книга, и он напрягает воображение, чтобы найти недостающие части головоломки: он тоже становится писателем.

Но в случае «Тайны Эдвина Друда» он рискует попросту сойти с ума! Диккенса часто упрекали за его прозрачные интриги, секреты Полишинеля, которые сразу перестают быть тайной: Эдгар По, например, догадался, чем закончится «Барнеби Радж», прочитав всего несколько глав. Но тут Неподражаемый в первый раз так лихо закрутил сюжет, что никто до сих пор не может похвалиться тем, что разгадал загадку, ибо «Тайна Эдвина Друда», последняя книга Диккенса, — еще и его первый «детектив».

Начиная с 1850-х годов интерес Диккенса к полиции постоянно возрастал. Один журналист, его современник, сурово отзывается об этой «странной и почти болезненной его страсти общаться с полицейскими и принимать их за своим столом… Он всегда держал себя свободно с этими господами и неустанно их расспрашивал». Кстати, его сын Фрэнсис позже будет служить в канадской конной полиции. Параллельно его интерес к преступникам также не ослабевал, о чем свидетельствуют его последние публичные чтения. В 1860 году его сильно занимала трагедия в Роудхилл-хаусе — особо гнусное убийство мальчика. Роудхилл-хаус был типичной викторианской постройкой, буржуазной, строгой и респектабельной… довольно похожей на Гэдсхилл, надо признать. Однако убийцей мог быть только один из домочадцев: глава семьи, гувернантка или сестра мальчугана. Так что чисто детективный сюжет «Друда», помещенный в рамки вполне благопристойного провинциального городка, не должен нас удивлять.

В «Нашем общем друге» тоже происходит убийство, но этот толстый, перегруженный подробностями, порой путаный роман с бесчисленными персонажами и переплетающимися нитями сюжета потерпел почти что провал. Взявшись за «Друда», Диккенс сделал видимое усилие, чтобы уплотнить сюжет, убрать все ненужные отступления и удерживать внимание читателя при неслыханной экономии средств. Форма детектива, этой «машины для чтения», о которой говорят Пьер Буало и Тома Нарсежак[53], в данном случае давала ему солидные гарантии успеха. Диккенс только что напечатал в журнале «Круглый год» «Лунный камень» Уилки Коллинза — роман, который Т. С. Элиот считал первым и лучшим английским детективом. Поссорившись на какое-то время с Уилки из-за его брата Чарлза, который всё хирел, превращая жизнь Кэти в ад, Диккенс утверждал, что нашел книгу «невыносимо скучной», однако нет никаких сомнений, что он втайне восхищался ее безупречным механизмом повествования и завидовал успеху бывшего ученика.