Диккенс - [25]

Во всяком случае, Карлейль разглядел за образом экстраверта, которого Диккенс разыгрывал в свете, «мрачные и зловещие начала», тень которых понемногу будет разрастаться.

МИСТЕР ХАМФРИ И ЯНКИ

Эта тень мало-помалу приняла вид недовольства всем и вся, причем не всегда по таким благородным мотивам, как жажда справедливости и сочувствие к жертвам общества.

Срок сдачи рукописи романа «Барнеби Радж» приближался, и Диккенс изобрел ложный предлог, чтобы избавиться от Бентли раз и навсегда: «Мистер Бентли в своих рекламных объявлениях… неоднократно использовал мое имя и названия некоторых из моих произведений неоправданным образом… каковым поведением мог причинить мне серьезный ущерб». Он намекал на рекламу, в которой Бентли сравнивал «Джека Шеппарда» Эйнсворта (с которым Диккенс не ладил) с «Приключениями Оливера Твиста», — было бы из-за чего разрывать контракт! По правде говоря, Диккенс к тому времени написал только две главы «Барнеби Раджа», он давно знал, что книга не будет готова, так что злополучный издатель был совершенно прав, когда говорил: «Этот эпизод заложил один из камней в основу характера Диккенса. Он хотел разорвать контракт и соответствующим образом представил факты. Диккенс был в большей степени ловким, чем честным человеком». Но в представлениях Диккенса его ненависть к мелочному Бентли и уверенность в том, что его провели, возобладали надо всеми прочими соображениями.

Стараясь избежать долгого судебного процесса с непредсказуемым результатом, Бентли в конце концов уступил. Как и в прошлый раз, с Макроном, Чапмен и Холл предоставили Диккенсу деньги для выкупа прав на «Оливера Твиста» и «Барнеби Раджа» в июне 1840 года за 2250 фунтов. Теперь у него был только один издатель. Освободившись ото всех других обязательств, он мог отныне сосредоточиться на «Часах мистера Хамфри» — новом журнале, первый номер которого вышел еще в апреле. Да и пора было. Диккенс уже несколько месяцев намекал на перенапряжение своих сил. «Если так будет продолжаться еще долго, — писал он Форстеру, — котел взорвется». Отложив в сторону «Раджа», он надеялся немного отдохнуть и думал, что нашел в «Мистере Хамфри» способ прилично зарабатывать на жизнь и поддерживать связь с читателями, не понуждая себя тотчас взяться за написание нового романа.

Необычайно высокие продажи первого номера, разошедшегося тиражом 70 тысяч экземпляров, как будто подтверждали его правоту. Но этот успех был основан на недоразумении, блестяще проанализированном литературоведом Сильвером Моно: «Что сказали бы читатели, очарованные «Пиквиком» и «Никльби», их ощутимой реальностью и широтой охвата, если бы знали, что затевается у них за спиной: Боз собирался продать им сборник сказок и очерков, объединенных одной лишь особой пожилого и невнятного мистера Хамфри?» Хотя название журнала — «Часы мистера Хамфри» — и было созвучно с заглавием произведения Смоллетта «Путешествие Хамфри Клинкера», отсылая, таким образом, к анналам романистики, читатель не нашел там единственного, что его интересовало, — нового романа Чарлза Диккенса. Тот же пустился на такую «военную хитрость», попросту чтобы замаскировать свою первую утрату вдохновения. Во время заседания «кризисного штаба» с Чапменом и Холлом по поводу катастрофических продаж третьего номера он был вынужден признать очевидное и свою ошибку. Но Диккенс не был бы Диккенсом, если бы не обладал «чудесной» способностью (этот эпитет часто встречается в его книгах) действовать быстро и в несколько часов разработать новый план.

В феврале, когда он гостил в Бате у писателя Уолтера Сэвиджа Лендора, ему в голову пришла идея короткого рассказа о сиротке, которая живет с дедушкой в лавке, торгующей антиквариатом. Первая глава «Лавки древностей» вышла в четвертом номере «Мистера Хамфри»; история продолжилась с перебоями в последующих номерах, пока не стала занимать весь журнал, начиная с 14-го выпуска. Таким отчаянным усилием Диккенс спас «Мистера Хамфри» от предсказуемого банкротства, но принудил себя к еще более драконовскому ритму работы, чем тот, из-за которого он забросил «Раджа», — еженедельный выпуск.

Этот «форсированный марш» вопиющим образом повредил общему равновесию романа. Несмотря на несколько удавшихся второстепенных персонажей, как отвратительный карлик Квилп, ожесточенно преследующий крошку Нелл и ее деда, или забавный и симпатичный клерк Дик Свивеллер[18], большинство нынешних читателей найдут, что «Лавка древностей» сильно уступает предыдущим книгам Диккенса, и, возможно, потеряют терпение во время нескончаемого блуждания в финале двух главных героев. Зато читатели той поры подпали под обаяние этой истории-сопереживания, явной «слезовыжималки», — и не жалели слез: мы видели, как Нью-Йорк затаил дыхание в ожидании развязки.

Растрогалась не только широкая публика; даже требовательный Карлейль признавался, что ему потребовался носовой платок. Хотя патетический тон романа, точно соответствовавший вкусам той эпохи, немного устарел, искренность Диккенса и сегодня не вызывает сомнений. Девочка, принимающая на себя заботы о своем деде, близка в первую очередь ему самому, ведь ему пришлось расплачиваться за непоследовательность своих родителей, которые теперь зависели от него. Смена традиционных ролей между родителями и детьми снова проявится в «Крошке Доррит» и в еще большей степени в «Нашем общем друге», где Дженни Рен читает нотацию пьянице-отцу, называя его «плохим мальчиком»; в ней выражено одновременно одиночество ребенка перед превратностями жизни, испытанное Диккенсом на себе во времена фабрики ваксы, и его способность «выдумывать» самого себя в скорби и ответственности.