Диккенс - [17]

На следующий день она умерла на руках своего зятя: «Хотя до последнего момента никто не ожидал рокового исхода, этот припадок ее доконал: она умерла во сне, таком тихом и мирном, что хотя я держал ее в объятиях, когда она была еще жива (она выпила немного бренди, которого я ей дал), я продолжал поддерживать ее безжизненное тело еще долго после того, как ее душа отлетела».

Тогда Чарлз снял с руки Мэри кольцо и надел себе на палец — оно оставалось там до самой его смерти.

Его отчаяние было поразительным по своей глубине и неистовству, даже для Кэт, которую он почти упрекал за более спокойное поведение, более рассудительную скорбь. Девять месяцев Мэри регулярно являлась ему во снах. Единственный, ужасный стук в дверь человека из бюро ритуальных услуг будет преследовать его до конца дней, как и сожаление о том, что он не сможет быть похоронен рядом с девушкой. Какие именно чувства он к ней испытывал? Некоторые комментаторы говорят о подавляемой физической страсти. Эту гипотезу полностью отвергать нельзя: на протяжении своей жизни Диккенс часто увлекался молоденькими девушками, и непонятно, то ли он искал в них черты Мэри Хогарт, то ли это была укоренившаяся тенденция, особенность его натуры. Во всяком случае, в его сознательных представлениях Мэри была идеалом сестры — чистой, совершенной; после смерти она превратилась почти в святую и именно такой предстает в романах писателя.

Когда Диккенс вернулся к работе, проведя две недели вместе с Кэт на ферме в окрестностях Лондона, он явно придал «Пиквику» более серьезный тон. Несколько месяцев спустя он вывел Мэри в «Оливере Твисте» в образе Роз Мейли, еще одной девушки «без недостатков», которая опасно заболела, но он не решился ею «пожертвовать». Этот шаг он совершит в 1841 году: как мы видели, смерть крошки Нелл повергла в слезы весь свет.

А смерть Мэри Хогарт нарушила хрупкую гармонию семьи Диккенс (кстати, в момент расставания с Кэт Чарлз будет отрицать само существование этой гармонии. По его словам, Мэри с самого начала поняла, что его брак был несчастливым). Еще при ее жизни сравнение двух сестер часто оборачивалось в пользу младшей: Мэри была веселее, нежнее, понятливее и т. д. После ее смерти контраст между совершенной сестрой, которую теперь возвышали и идеализировали, и несовершенной женщиной, чьи недостатки теперь лезли в глаза, усилился еще больше. Во всяком случае, трагическая сцена в спальне на Даути-стрит открыла новые извилистые глубины в характере Диккенса, которые помогут ему не только изображать более неоднозначные, сложные натуры, но и обнажат раны человека, с самого детства не способного отделаться от чувства утраты.

Погруженный в свою скорбь, Диккенс с полнейшим равнодушием узнал 20 июня о кончине короля Вильгельма IV, разве что заметил, что звон колоколов, возвещавших об этом событии, мешает ему работать. Зато, как и многие его современники, он возлагал большие надежды на молодую и красивую будущую королеву (которой было почти столько же лет, сколько Мэри Хогарт, с разницей в несколько месяцев). По этой причине писатели, художники и журналисты-реформаторы, которые сплачивались вокруг центральной фигуры Диккенса, увеличиваясь в числе, получили прозвище первых викторианцев. К Эйнсворту, который ввел его в литературные круги, и иллюстратору Крукшенку вскоре присоединились представители разных областей деятельности, которые самим своим разнообразием оттенили растущую ауру, жажду товарищества и общественной жизни, а также многоликость их «общего друга».

К художнику Даниэлю Маклизу Диккенс с 1836 года питал глубокую дружбу с примесью преклонения. Красивый сумрачный ирландец, шестью годами его старше, брал от жизни всё, сочетая профессиональные и светские успехи с любовными победами: он воплощал собой соблазн романтического дендизма, свойственного Диккенсу той поры, хотя Чарлз не поддавался ему полностью, а впоследствии яростно отрицал. Если он собирался «пуститься во все тяжкие» (то есть попросту посетить кое-какие сомнительные места, поскольку нет причин полагать, будто Чарлз встал на скользкий путь разврата, во всяком случае в то время), Маклиз был идеальным спутником. Вероятно, Диккенса привлекали скрытая злобность этого человека, его цинизм, его дилетантство, периоды мрачной замкнутости, один из которых, продлившийся дольше обычного, в итоге положил конец их дружбе: возможно, он видел в этом отражение собственных демонов. Наверное, Даниэль Маклиз послужил одним из прообразов неотразимого Стирфорта из «Дэвида Копперфилда», который поначалу считался кем-то вроде надежного старшего брата главного героя, а его темная сторона обнаружилась слишком поздно.

Уильям Чарлз Макреди был прямой противоположностью Маклиза. Этот выдающийся актер шекспировского театра, бывший соперник Эдмунда Кина, терпеть не мог богемных привычек и разнузданных нравов своих собратьев по профессии: он боролся за респектабельный театр во всех смыслах этого слова, как в интеллектуальном, так и в нравственном плане. Его отец, как и отец Диккенса, побывал в долговой тюрьме; всю свою жизнь, как и Диккенс, актер гнал от себя призрак упадка, ведя примерную семейную жизнь и часто отмежевываясь от бурной и суетной лондонской жизни (у него был загородный дом в 30 километрах от столицы). Когда с ним познакомился Диккенс, Макреди было 44 года: благодаря своему достоинству, нравственной чистоте, непримиримости и незаурядному драматическому таланту (особенно хорошо ему удавались роли в трогательных и сентиментальных пьесах, которые любил Диккенс) он стал своего рода образцом для молодого писателя.