Дикий рейс - [2]

– Маленькая Япония нокаутировала русского великана, – продолжал боцман.

Я молчал, сдерживая накипавшую злобу.

– Небось, обидно?

– А тебе не обидно, что буры помяли Англии бока? – в тон ответил я.

– Но Англия их побила.

– Побила, да только вся морда в крови.

Боцман злобно уставился на меня.

– Полегче! Англия кормит тебя.

– Я работаю, я сам кормлю себя.

Он грозно посмотрел на меня, сердито выбил пепел из трубки и повернулся ко мне спиной. Так началось наше знакомство.

Прошла неделя; кажется, мои подозрения неосновательны. Боцман, как боцман. Мне только не нравится частое напоминание о Японии и кличка «русс».

– У меня есть имя, – не вытерпел я однажды.

– Мне так больше нравится, – ответил он, усмехнувшись по-волчьи.

– Я прошу называть меня по имени.

– А если я не желаю?

– Тогда я не стану отвечать.

– Попробуй, – угрожающе произнес он.

Спустя несколько минут я (попробовал.

– Русс! – крикнул он, стоя на баке.

Я не отвечал.

– Русс! Русс!

Я молчал.

– Русс! Годдем! Ступай сюда, тебе говорят!

Я даже не повернулся. Тогда он подбежал ко мне и ткнул кулаком.

– Ты почему не отзываешься?

– Потому, что я не русс, а русский, и у меня есть имя.

– Наплевать мне на твое имя. Когда зову, должен отвечать.

(Слово «наплевать» считалось у моряков оскорблением.)

– Хоть кровью плюй, не отзовусь! – вспыхнул я.

– Смотри! – пригрозил он пальцем. – Я шутить не люблю.

– А я и не прошу тебя шутить.

– Молчать! – заорал он, потемнев от ярости. – Ступай на бак!

«Началось», – подумал я и тоскливо поплелся на бак.

Я решил настоять на своем, но, повидимому, и боцман не собирался уступать. Теперь к слову «русс» он прибавлял еще нецензурные выражения.

– Берегись! – кричал он. – Я из тебя выбью эту дурь.

Угроза не действовала. Матросы сочувствовали мне.

. – Правильно! – подбадривал меня Франсуа.

– Правильно! – поддакивал Питер.

Но боцман счел мое упорство нарушением дисциплины и пожаловался старшему штурману.

– Ты почему молчишь, когда тебя боцман зовет? – сурово спросил штурман. – Ты знаешь, чем это пахнет?

Я объяснил ему суть наших раздоров.

– Ладно, – недовольно нахмурился он и, обратившись к боцману, велел называть меня по имени. Боцман подчинился приказу штурмана. Но дорого обошлась мне эта победа.

Пароход, как взбесившийся конь, становится на дыбы и стремглав с оглушительным плеском и шумом ныряет в клокочущий океан. Палуба покрылась водой. По ней плывет оторвавшаяся бочка. Боцман велит мне выловить ее.

– Стоит ли из-за дрянной бочки барахтаться в холодной воде?! – возражаю я.

– Не разговаривать!

В этот момент на спардеке показался капитан. Боцман что-то говорит ему, указывая на меня. Резко повернувшись, капитан категорическим жестом указывает мне на бочку. Стиснув зубы, я бросаюсь в воду. Чтобы меня самого не смыло за борт, я хватаюсь за что попало. Но бочка круглая, она ускользает из моих рук и уплывает за борт. Измученный, задыхающийся, я поднимаюсь на палубу. Бочка за бортом. Капитан, глядя на меня, произносит: «Ол-райт!!» Но это звучит как угроза. На лице боцмана снова появляется волчья усмешка.

Боцман заставляет меня чаще других мыть стены кают известковой паклей, смоченной в растворе каустика. От каустика, известки и ветра до крови трескаются руки. И всякий раз, когда опускаешь руку в ведро с каустиковой водой, кажется, будто опускаешь ее в кипяток. Боцман заставляет меня отбивать и отчищать ржавчину с железной палубы стоя, согнувшись в три погибели. И торопит, торопит. Другим разрешается сидеть во время этой работы, а мне запрещено. После двух часов такой работы лицо наливается кровью и кажется, что вот-вот лопнут сосуды. Вместо «русс» я слышу теперь свое имя или «русский», но произносится это с подчеркнутой насмешкой. Работы на английском судне и без того много, но боцман ухитряется нагружать меня сверх предела. Чем дальше в океан, тем больше издевается боцман. Самую тяжелую, грязную и противную работу он оставляет для меня. Крики и понукания: «Коман! Коман!» – действуют на меня, как удар бича… К концу вахты я дышу, как загнанная лошадь… Питер смотрит на меня участливо и уступает мне первому мешок с охлажденной водой… Я пью жадно и долго.

– Этак он тебя совсем заездит, – участливо говорит Питер.

– А ты не гони, – советует мне Франсуа, хмуря густые черные брови. – Не бегай… Работай обыкновенным темпом.

– Правильно! – горячо подхватывает Питер.

– И чего это он, собственно, к тебе пристал?

– Не понимаю, – удивляется Франсуа.

– Должно, глаза ему твои не нравятся, – смеется швед.

Я слушаюсь советов, не гоню, но это бесит боцмана. Он неистово ругается. Меня вызывают к штурману. Никакие доводы и оправдания не убеждают штурмана. Свирепо распекая меня, он угрожает:

– Каждое заявление боцмана – вычет из твоего жалования. Если и это не подействует, мы поставим на твоей матросской книжке черную печать, и ни один капитан не возьмет тебя к себе на судно. Понятно?

Я ухожу, как побитый. Бесконечен наш путь… Мы не прошли еще и четверти рейса…

Душно, как только может быть в тропиках. Я уже отбыл на руле свои два часа, но мне предстоит еще отстоять столько же за больного товарища – за шведа. Четыре часа в духоте, не отрывая глаз от компаса, держать руль на курсе – работа напряженная. Но вот, наконец, пробили склянки. Спускаюсь по трапу. В этот момент судно качнулось, и потная рука скользнула по поручням. Я потерял равновесие, сорвался с мостика, ударился животом и головой о палубу. Вышибло дыхание. Я мычал от боли, корчился от мук, щекой растирая по палубе кровь. Грохот падения всполошил капитана.