Дикий лебедь и другие сказки - [10]
Обезьянья лапка
Вот, к примеру, Уайты – семейство счастливое, хотя и небогатое. Не бескрайне, но вполне себе в меру счастливое. Их было трое: мать, отец и сын. Сын трудился на фабрике. И пусть его бесила необходимость давать деньги матери с отцом; пусть он изнывал одинокими ночами или размышлял, не завязать ли с выпивкой и мелкими уголовно наказуемыми проказами; пусть досадовал на болячки (смещение коленной чашечки и вечные прострелы в пояснице), которые к своим двадцати двум годам успел заработать в фабричном цеху, – вслух он ни о чем таком даже не заикался. Ему выпало явиться на свет не в ту пору и не в тех краях, где сыновья пускаются в самостоятельную жизнь, поцеловав на прощанье родителей и нежно попрекнув мать за непрошеную слезу.
Они жили в сельском доме, мало похожем на то опрятное строение под соломенной крышей, какое обыкновенно имеют в виду, говоря про «сельский дом». За стенами над слякотью и запустеньем круглый год гулял ветер. Уайты поселились там, где поселились, – большого выбора у них не было.
Но при всем при том они обходились без домашних дрязг, не пеняли друг другу за мелкие жизненные неудобства. То, что жилище у них тесное и сырое, а дорога к нему половину года тонет в жидкой непролазной грязи, они принимали как неизбежность, утешаясь путаными мыслями о том, что ведь могло бы быть и хуже (хотя трудно вообразить, что же такое подразумевалось под этим «хуже»). Невозможно было представить, чтобы кто-то из них подумал про себя: И угораздило же меня с тобой сюда приехать! или: Вот помрете, и я наконец свалю на все четыре стороны.
И вот в один мрачный слякотный вечер к ним в гости явился не то чтобы незнакомец, но человек, о котором они знали далеко не все. Это был старинный приятель мистера Уайта. В юности он отличался склонностью (большей, нежели мистер Уайт) к безрассудным поступкам и, как это случается с проблемными молодыми людьми, в конце концов поступил на военную службу. Долгие годы он служил тут и там на чужбине, а последние двадцать лет провел в Индии. Суровый и молчаливый, в пробковом шлеме он стоял на страже империи в краю суеверий, благословений и проклятий, сомнительного, по большей части, чародейства, которое, впрочем, не всегда выглядело чистым обманом.
Гость принес подарок – обезьянью лапку. Она, по его словам, была волшебной и могла исполнить три желания.
Уайты смутились: брать, не брать подарок?
Три желания пришлись бы им как нельзя кстати – да и одного хватило бы, чтобы озолотиться. Но эта ужасная, высушенная штука с мертвыми, скрюченными пальцами… А вдруг старинный приятель мистера Уайта лишился рассудка, что нередко бывает с теми, кто слишком много времени провел в далеких неведомых странах?
Но ведь вежливость велит подарок принять, не правда ли?
Мистер Уайт взял обезьянью лапку и чуть не вскрикнул от ужаса и смятения, когда та чуть заметно шевельнулась у него в руке.
Но прежде чем мистер Уайт успел издать хоть звук, гость выхватил у него подарок. С дрожью в голосе он сказал, что только что чуть было не совершил преступление. У него долго не получалось избавиться от обезьяньей лапки, но тут он подумал, что можно пристроить ее безобидным беднякам…
Уайты смотрели на него молча. А что тут было говорить?
Гость сказал, что проклял тот день, когда обезьянья лапка впервые попала ему на глаза.
И с решительностью одержимого бросил ее в горящий очаг.
Но мистер Уайт, обжигая пальцы, выхватил лапку из огня. Ему стало неловко за приятеля. Он сказал, что, мол, подарок есть подарок. Что его, мистера Уайта, всегда влекла экзотика, а с ней в округе дела обстоят неважно.
Хмурый и напуганный, как угодившая в ловушку мускусная крыса, гость вышел за порог. На прощанье он дал Уайтам настоятельный совет: ни о чем у лапки не просить, а уж если совсем мочи не будет сдержаться, то ограничиться пожеланиями чего-нибудь полезного.
Сказав это, он пошел прочь и скоро растворился в ночи и дожде.
Мать с сыном живо сообразили, какая удача им привалила, и радостно рассмеялись.
Чего-нибудь полезного? Попросить, что ли, новый мусорный совок? Или чтобы тараканы из кладовой разбежались?
Мистер Уайт молча закрыл дверь, а то с улицы в дом осиным роем врывался дождь.
Он готов был поклясться: когда он впервые взял ее у гостя, обезьянья лапка дернулась, как живая. Но теперь она была неподвижна, как сама смерть.
Хороши у тебя друзья. И сам ты хорош – как ловко скрывал, что любишь эту самую экзотику.
Мистер Уайт неуверенно вступился за приятеля:
– Сейчас он, конечно, уж чересчур чудаковатым стал, но ты не знаешь, а в детстве мы…
Но тут миссис Уайт выхватила у него обезьянью лапку, пробормотала какую-то абракадабру и сказала:
– Я хочу…
Сказала и замолчала. Ведь ей как бы всего хватает (и это ей, которая моет посуду в старом ржавом котле и мучает печку насквозь мокрыми дровами).
– Я хочу двести фунтов, – выговорила она наконец.
Этих двухсот фунтов как раз не хватало Уайтам, чтобы полностью расплатиться за дом. Выплатив эти деньги, они становились полноправными владельцами своей убогой, пропитанной сыростью лачуги.
Желание было – разумней некуда.
Но ничего не произошло. В сахарнице не обнаружилась пачка банкнот, в дымоход не посыпались монеты.
