Дикие пчелы - [12]

Кому было известно о романе Марии и Милко, утверждали, что кассирша уехала в Софию подавать заявление о разводе.

– Ей давно нужно было сделать это, – говорили они. – С его стороны – верх бесстыдства так обманывать ее.

– Но это же глупо, – говорил директор картины, – из-за какой-то измены, которых случаются каждый день тысячи, в такую жару ехать в Софию, чтобы подать на развод.

– Если из-за таких пустяков разводиться, – поддержал его один из ассистентов оператора, – то в Болгарии не останется ни одной семьи. Все разведутся.

– Дело здесь совсем в другом, – говорили третьи. – А вот в чем, не известно.

– Это – результат того, что у нас нет публичных домов, – сел на своего любимого конька директор картины. – Они опора семьи, защита от всяких семейных неурядиц. Культурные нации решили этот вопрос несколько столетий назад и сейчас спокойно смотрят в будущее. Чего мы ждем, не могу понять…

Осветители, сидевшие с ним за одним столом, охотно поддержали его и заказали еще по бутылке пива.

– Гигиенично, полезно для здоровья, – продолжал директор, – и социально справедливо.

Вдруг ассистент оператора сказал:

– Я думаю, что ее убили. Это банальное убийство из-за денег. Выследили, убили, а деньги забрали. – Очевидно, именно так все и произошло, – стал вдруг серьезным директор картины. – Следили за ней несколько дней, узнали, где она будет проходить. Есть люди, готовые и за меньшую сумму проломить человеку череп.

– Милиция поймает их в два счета – по номерам банкнот, – сказал один из осветителей. – Они записаны в банке.

Директор картины поднялся из-за стола и помчался в банк узнать, сколько денег взяла кассирша и записаны ли номера банкнот.

Из банка он вернулся совершенно растерянный – кассирша вообще не приходила в банк, деньги не брала, и таким образом все гипотезы, связанные с деньгами, отпали.

Тогда сценарист вдруг вспомнил об услышанном им ночью разговоре кассирши с мужем, только сейчас до него дошел его подлинный смысл. Теперь он в новом свете увидел худенькую фигурку молодой женщины, растаявшую во тьме ночного парка, ее вздрагивающие плечи, увидел ее походку обреченного человека. Человека, который не дает себе отчета в том, что делает. В сознание сценариста закралась страшная догадка, сердце его снова болезненно сжалось.

Он позвал режиссера, и они вместе пошли к Милко.

Милко сидел в ресторане за столиком под высоким тополем и пил пиво. В воздухе кружились пушинки одуванчика, некоторые опускались в бокал. Милко осторожно вынимал их пальцем, дул, но они не улетали, потому что были мокрые.

Сценарист спросил Милко, возвращалась ли в гостиницу его жена после вчерашнего разговора.

– Я невольно слышал его, – добавил он. – Просто вышел на балкон, Как раз когда вы разговаривали.

Милко посмотрел на него. В его глазах промелькнула тень и залегла в глубине зрачков.

– Не знаю. – Он покачал головой. – Я так устал за день, что моментально уснул. Проснулся поздно, часов в девять, тогда и спустился к вам в ресторан. А в чем дело?

– Тогда уже все уехали, – сказал режиссер.

– Может быть, она встала рано, – с усилием произнес Милко. – Обычно она поднимается в шесть. Наверное, где-нибудь здесь, но фокусничает.

Сценарист переглянулся с режиссером и побежал в милицию.

Катер медленно шел по реке, время от времени останавливался, и тогда водолазы опускались под воду, обследовали дно. На нагретой солнцем палубе стоял сценарист и напряженно всматривался в зеленую воду.

Уже были проверены район вокруг гостиницы, парк, причал для рыбацких лодок, место, где велись работы по расширению пристани. Осмотрены были и длинные, прогибающиеся и ненадежные деревянные мостки над водой. В одном месте перила оказались сломанными, но никто не мог вспомнить, когда они сломались, – вчера, месяц или два назад.

Лес на берегу реки уже тронула осенняя желтизна, было тихо, и в этой тишине слышались только шум мотора и короткие команды, подаваемые водолазам. Солнце уже клонилось к горизонту. Вокруг царило осеннее великолепие – и в лесу, и над речным простором, и над маленьким катером, на палубе которого стоял сценарист, чувствуя всю нелепость этого торжества осени.

Ее нашли у маленького подсолнечного поля.

Река вынесла ее на берег и оставила там, где кончается серая галька и начинается трава. Она лежала с открытыми глазами.

Маленькое поле с неровными рядами подсолнухов ютилось между рекой и низким лисом. Над ним дрожал свет закатного солнца и яростно жужжали дикие пчелы.

Сценарист так и запомнил все это – маленькое подсолнечное поле, речной простор, дрожащий свет и лежащая с открытыми глазами девушка. Он знал, что никогда не сможет этого забыть.

Потом кто-то принес дикий мед, собранный в трещинах скал. Темный и ароматный, терпкий, с едва уловимой горчинкой, он был похож на камень, и, как камень, его нужно было откалывать от скалы.

– Сохраняет свой аромат много лет, – сказал моторист с катера. – Его можно перепутать с пчелиным ядом, у которого такой же запах. Но пчелиный яд горький и жжет язык.

Над ними яростно жужжали дикие пчелы. Они словно догадывались, что их ограбили, без труда отняли то, что они так долго собирали.