Дикие лебеди - [21]

— Won-der-ful! — воскликнула какая-то девчушка специально для меня, показывая на гору руками, а господин рядом со мной произнес:

— Фудзисан.

Я молчал, но про себя отметил, что, возможно, ни у одного другого народа в мире нет столь сердечных отношений с горой. Так отчетливо, кстати, я видел Фудзи в первый раз.

В Киото я нашел комнату, пообедал, принял ванну, немного вздремнул (я провел в Токио две бессонные ночи), вечером вышел в город. В небе разливался туманный золотистый свет, к сумеркам становясь все более красным. Я увидел розовую с белым башню, возвышавшуюся над центром. Нереальную, как маяк в океане грез. Мимо прошла девушка с лицом, как в театре но. А под крутым берегом реки Камо я увидел белую цаплю, которая, полная достоинства, вышагивала в потемках:

Вечер в старой столице.

Белая цапля отразилась

В серых водах реки.

После обеда я должен был зайти в штаб-квартиру EFEO, Французского института Дальнего Востока. Я нашел ее не без труда. Вместо адреса у меня был только клочок бумаги с нацарапанным на нем названием храма, в ограде которого расположился институт, но я не мог как следует разобрать, что было написано, и вдобавок не был уверен в своем произношении. Спросив два или три раза, я пришел к храму, но, не видя в ограде никакого института, вновь остановил прохожего:

— Извините меня, вы говорите по-английски?

— Немного.

— Французский институт — где он?

Человек изобразил на лице ужасную гримасу, давая мне понять, что не имеет ни малейшего представления. Я ходил вокруг, надеясь увидеть указатель. Остановил другого:

— Извините, вы говорите по-английски?

— Немного.

— Где находится французский институт?

Мгновение он размышлял. Я был уверен, что меня вновь постигла неудача, но внезапно лицо его озарилось и он вскричал:

— А! Поверните направо...

Я поблагодарил его и повернул направо. Там был замкнутый двор. Когда я дошел до самого дальнего угла этого двора, то увидел выставленную на порог пару огромных башмаков. Это были настоящие говнодавы, абсолютно невообразимые здесь, в Японии. Я понял, что пришел куда надо. Тогда я постучал — не слишком сильно, — и на мой стук вышел человек с толстой сигарой в мундштуке. Он оказался бельгийцем, но институт, разумеется, был французским: EFEO. Я извинился, что не предупредил о своем приезде заранее, и признался, что подозревал о том, что институт занимает весьма скромное место. “О, да! Живем, как червяк в яблоке! — воскликнул мой собеседник. — Внутри яблока, — уточнил он. — Главная задача состоит в том, чтобы составить буддийский словарь. Работа над его составлением продолжается уже двадцать лет, и единственное, что можно сказать о проделанном труде, это то, что он был исчерпывающим, ибо достигнута, наконец, буква “С”, третья буква латинского алфавита...”

А тут я врываюсь, как порыв ветра, со своими дикими лебедями!

В последующие дни я обошел несколько знаменитых в Киото мест. Посетил несколько храмов и долго сидел в саду камней: медленно текут в синем небе облачка, школьница с тяжелым ранцем за спиной, косолапя, заходит внутрь, сосны, три человека с головами, повязанными платками, выглаживают землю... Мечта Соами[17]  — сад из серебристого песка, отражающего свет луны...

Второе место, где я провел немало времени, был дом “поэта-отшельника”. В 1641 году эту хижину построил Исикава, самурай, сочинитель стихов и пейзажист, который, впав в немилость у наместника Эдо, ретировался в Киото, чтобы общаться с образованными людьми столицы, устраивать чайные церемонии и писать стихи. Одно из произведений, написанных здесь, Исикава посвятил тридцати шести китайским поэтам, среди которых были Ли Бо и Ду Фу: он нарисовал тридцать шесть портретов и к каждому портрету написал стихи. Я разглядывал эти портреты, думая о том, что их сходство с прототипом скорее даже воображаемое, чем приблизительное. Стихи, увы, я не мог разобрать. Все, что я мог прочитать, это узор красных листьев на дорожках сада: вот я и разглядывал их и пространство белого песка, слушая тихое сухое постукивание друг о друга палочек бамбуковой подвески возле источника. Это был любимый звук Исикавы.

Но в Киото я приехал главным образом из-за Басе. Путешествие, которое он совершил на север, его “путь по тропинкам Севера”, завершился осенью 1689-го. Когда он вынужден был повернуть назад из-за болезни, он шел на юг берегом Японского моря. Наведался в свой родной город и еще во многие места, но последнее свое путешествие предпринял в Киото. Возможно, хотел опубликовать в столице свой поэтический дневник о путешествии на север, собственноручно подготовленный им к изданию. Возможно, хотел познакомить столичных поэтов со своей новой поэзией. До самой смерти Басе прожил в окрестностях Киото: первоначально он отыскал свое “призрачное жилище” в доме поэта Тинсэки, на берегу озера Бива, где провел лето 1690-го: “Я сжег лицо свое горячим солнцем Касагаты в северных провинциях и стер свои пятки о грубые берега северного моря, где высокие дюны изматывают путника: теперь мне уже под пятьдесят, и волны этого озера баюкают меня”.

В 1692-м он впервые обосновался у своего ученика Керая в вилле Опадающей Хурмы (Ракуси-ся) к северо-западу от Киото. В 1694-м вновь поселился в нем. Это было его последнее пристанище. “…Мне дали комнату в углу дома, все перегородки в котором были переделаны, а сад вокруг вырублен, — пишет Басе. — У меня был рабочий стол, полка с книгами, на которой стояли “Книга учителя Хаку”, “Поэты империи”, “История поколений” и “Антология сосновой иголки”…