Ночью, где-то над Америкой, рядом со мной уселась маленькая японочка и принялась дымить, как вулкан. Всосав в себя достаточное количество дыма, она сладостно свернулась в кресле клубочком и заснула. Немного погодя голова ее покоилась на моем левом плече. Должно быть, я задремал и сам. Когда очнулся, японочка исчезла, а чей-то голос объявил, что сейчас наш самолет начнет снижение для посадки в Токио.
“Hoteru Sundown, ku da sai!” — произнеся эту фразу таксисту в белоснежных перчатках и услышав энергичный ответ: “Hoteru Sundown — hai”, я откинулся на сиденье в незапятнанном белом чехле и уставился в окно, высматривая некий символический знак, соответствующий моменту. Радио в этот момент передавало вдохновляющие вопли какого-то американского пастыря авангардной конфессии, обращенные к воинам вооруженных сил: “Научитесь быть самими собой... ваша сила в вас самих... в вас вложил ее Господь. Господь хочет, чтобы вы стали самими собой...” Я подумал, что само по себе “я” не более чем метафора или средство переместиться из одного места в другое... Во всяком случае, там, за стеклом автомобиля, был Токио.
На первый взгляд это было просто-напросто безобразно. Токио — это не город, это бедствие. Ни один уважающий себя город не мог бы позволить себе такой винегрет стилей: неоклассицизм, неоготика, необарокко, неомодерн, нео-нео — и все это из красного кирпича и железобетона, тусклого, удручающего, ужасного.
Толпы, потоки, орды горожан самого чудовищного городского агломерата планеты. Сияющие вывески: словно здесь разорвало какой-то всемирный цирк и все его афиши выплеснулись на чудовищные фронтоны Дальнего Востока.
Однако я знал, что за кричащими фасадами должны быть спокойные улочки и сады, остатки старых каналов. Другая Япония. Непременно...
Два американца вселялись в отель “Sundown” одновременно со мной. Один по виду был нервный нью-йоркский еврей, другой — высоченный медлительный техасец, который не уставал повторять своему приятелю, суетящемуся с чемоданами, визитками и кредитными карточками, одну и ту же фразу: “Que pasa, man?” Нервный продолжал суетиться, а высокий со стоическим лаконизмом повторять свое “Que pasa, man”1, когда я, вызвав лифт, нажал кнопку тринадцатого этажа. Там я оказался перед металлической дверью, за которой открылась крошечная комната с видом на весь Токио, переливающийся в окне красными, желтыми, зелеными и фиолетовыми огнями. Когда я открыл это окно, ветер, налетевший со стороны Алеутской гряды, на уровне тринадцатого этажа превратился в ураган и рванулся в сторону Kюсю, Манилы и невесть куда дальше. Может быть, перелет из Европы был слишком долог, может быть, комнатка слишком тесна, а Токио слишком огромен, там, внизу, а ветер наверху слишком силен, но у меня возникло вдруг в высшей степени неприятное ощущение, что еще чуть-чуть — и я кувыркнусь в пустоту. Только плотно закрыв занавески, я почувствовал себя в относительной безопасности. Но позже вечером я предусмотрительно положил подушку там, где по идее должны были лежать мои ноги, а ноги разместил в головах кровати, поскольку меня не покидало чувство, что она висит над пропастью.
