Дикая стая - [10]

Шел 92-ый год. Получив диплом, Евдокия не пыталась устроиться на работу. Освободившись от доцента, она попала в еще более тяжкую кабалу. Теперь Тамара распоряжалась ее телом, и по первому ее телефонному звонку Евдокия должна ехать туда, где уже ожидал состоятельный клиент…

… — Милый, забудь эту пещеру, эту вонючую дыру! С той самой ночи я поняла, ты тот человек, которого мне всегда недоставало!

Степан смотрел на раскаленные угли в очаге, где возникали и исчезали картины, образы, создавались и рушились целые миры. Что она понимает? «Вонючая дыра»! Да к этой дыре он шел десятки лет! Непонимание ее, наверно, оттого, что она живет в другом времени…

Решив, что он колеблется, уверенная в силе своей красоты, девушка опустилась перед ним на колени.

— Дурачок!.. («Черт побери! — раздраженно отметил Степан. — Как все они похожи друг на друга!..») Дурашка, такие, как ты, как раз в цене! Не растрачен, силен, целеустремлен, волевой, жизнь знаешь не по учебникам. Для любой юной дурочки — ты дорогой подарок.

— Даже тогда, когда у этой драгоценной находки ни шиша в кармане? — весело ухмыльнулся Степан, вовлекаясь в игру.

— Ну-у, положим, у этой юной дурочки есть свой приличный, отправной капитал, которым она не может распорядиться, вернее, может, но нужен настоящий, верный друг, партнер, которому она бы верила, как себе…

— Зачем мне чьи–то деньги, все это томление души, суета… Долина стоит миллиарды, нет, она поистине бесценна!

— Ты и впрямь безумный… — мягкими ладонями она обхватила коричневое лицо Степана, заглянула в светлые озерки глаз, где не было дна. — Тебе и впрямь ничего не надо, у тебя все есть? Все!.. — вдруг взорвалась она, влепив ее хлесткую пощечину. — Милый (она губами прижалась к его горящей щеке), на носу зима, пропадешь…

Ей вдруг открылось: она впервые так страстно борется за мужчину. Раньше (ценой судьбы) боролась за место в университете, за квартиру, за обеспеченную жизнь. Она убеждала Степана, как маленького, неразумного мальчика, не понимающего своей собственной выгоды. Глаза Евдокии брызгали зелеными искрами, щеки полыхали, Степан залюбовался ею. В пещере душно, девушка лишь в белом батистовом лифчике и узеньких трусиках, ими как бы напоминая о том санкт–петербургском утре…

— Такая ночь… жарко, — хрипло пробормотала девушка, расстегнув лифчик. Ее пальцы скользили по груди, плечам Степана. Обладание им — это уже не похоть, а первые паутинки той сети, коей она примотает его к себе…

…Ночью девушка проснулась от скрипа зубов, такое случается от боли, кошмаров, или же от сладострастных видений…

То, чем могла она привязать к себе этого странного мужчину, здесь бессильно: он совокуплялся с призраками долины!.. Она, теплая, живая, лежала рядом и плакала от злости и отчаяния. Вот почему его нисколько не интересовала жизнь за гребнями сопок, здесь он получил все! — власть над стаей полуволков, пещеру, видать, напичканную самородками, и… сладострастные сны. Желчь черной ревности окатила душу, ей страстно захотелось проникнуть в его сны, стать желанным объектом его сновидений…

…Не выспавшись, с темными кругами под мрачными глазами, Евдокия голосу придала равнодушно–презрительную интонацию:

— Тебе уже не нужны земные, живые женщины, ты помаленьку сходишь с ума, во сне совокупляешься с призраком долины!..

Хмыкая во всклокоченную бороду, Степан натянул промасленные джинсы с кожаными заплатками на коленях и ягодицах.

— Я могу для тебя купить весь твой дом вместе с тузами, гангстерами, и прочими…

— Значит, ты вправду нашел золотую жилу! — покачала головой девушка, почему–то не ощутив никакой радости. Она ослепительна в золотистой блузке с пышными рукавами, на запястьях сверкающие бирюзовые пуговицы, лоснящиеся лосины в обтяжку (материал похож на черную кожу) заправлены в коричневые без каблуков сапоги.

— Нашел, ну и что? — весело осклабился Степан. — Когда, как проклятый, вел штольню, рассуждал, как ты, думал, как ты… Все немыслимые наслаждения, все еще не испробованные пороки мерещились в каждом самородке, но, уйдя глубже в тело

сопки, я напрочь забыл о прежних намерениях… А знаешь, — он внимательно посмотрел ей в глаза, — в этой долине живет дух, невидимый хозяин всего… Печи жиротопок из огнеупорного кирпича рассыпались в прах, котлы ржа съела, бараки сгорели, все затянуло кедрачом. Сколько здесь людей погибло! Скала потом дорогу перекрыла. Долина всех отвергла, но лишь меня одного приняла, приняла еще в детстве, когда мокрый, скуля, как щенок, я выполз на берег. Знаешь, какими пронзительными бывают в детстве чувства покинутости и одиночества? Ты не зря встретилась, судьба — трусики, золотая цепочка на белом фоне, и толчок в сознании… Эта змейка почти тридцать лет меня мучила! Только мне одному долина показала этот камень со змейкой, показала вновь через тридцать лет. Самородки для меня теперь лишь произведения искусства, вечерами я шлифовал их, сдирая амальгаму. Там даже ты есть…

— Я?

— Не совсем, но очень похожа, когда волосы распущены, я напильником убрал несколько выпуклостей, мешали, заслоняли образ. Наверно я тебя такой видел тогда, в Питере, но никак не мог вспомнить, все где–то на уровне подсознания.