Дикая кровь - [65]

Ивашко тоже не спал. Он думал, купит ли у воеводы грамотку, чтобы окрестить Ойлу. И много ли запросит за ту грамотку Михайло Скрябин. Иначе поп Димитрий ни за что не согласится крестить и венчать. Тойна — разумная женщина, она все понимает и не воспротивится браку Ивашки с дочерью. А вот Маганах, позволит ли он сестре выйти замуж за православного киргиза? И не украдет ли Ойлу, пока суд да дело, предприимчивый князец Шанда?

Вскоре Ивашко опять увиделся с Ойлой. Она верхом на резвом Мунгатовом коне возвращалась с того дальнего пастбища, что за голою рощей в долине реки, и чуть не стоптала бродившего между юрт Якунку. Тот что-то крикнул ей, она тут же ответила с застенчивым смехом, который был так знаком Ивашке. Ивашко отбросил полог, прикрывавший вход в посольскую юрту, и его глаза поймали светлый взгляд Ойлы.

А как-то проходил он мимо Тойниной юрты, сбавил шаг и совсем остановился, зачарованный. Девичий певучий голос в юрте выводил:

На Красный Яр поеду я, поеду,

В красный шелк оденусь я, оденусь.

А потом приеду я в улус.

Разве кто узнать меня сумеет?

Это был голос Ойлы.

Пробуждение было внезапным. Кто-то больно толкнул Ивашку палкой в бок. Ивашко испуганно вскочил и кинул руку на пистоль. Он не сразу понял, что палка просунута кем-то в решетку юрты. Он еще долго соображал, где находится и что с ним. Потом рядом, снаружи юрты, в заливистом метельном вое услышал торопливый громкий шепот:

— Выйди.

Его звала женщина. Ивашко подумал, что она от Ойлы, с Ойлой могла произойти какая-то беда и нужна была помощь его, Ивашки. Не станут же будить человека среди ночи по пустякам. И он вылез из-под козлиного тулупа, внакидку надел шубу, сунул за кушак холодный пистоль.

Якунко, как всегда, разметался поперек двери, он крепко спал, похрапывая. Ивашко перешагнул его и вышел в стылую мутную ночь. В двух шагах от себя он увидел невысокого роста женщину, с головой закутанную в овчинное одеяло, один край которого тащился по снегу. Женщина поджидала Ивашку, она махнула ему рукой, приглашая в белую юрту. Не раздумывая, Ивашко последовал за ней, а она учтиво посторонилась, чтобы пропустить его в дверь.

В юрте, расплескивая чадный свет, воткнутая в оловянную чашку, горела толстая сальная свеча. Звонко постреливал костер, у очага сидел незнакомый человек в полосатом бухарском халате, рядом с ним на кошме лежала его верхняя одежда — нагольная шуба и лисий малахай, крытый синим бархатом. Человек, очевидно, был с дороги: он тянул к костру и зябко потирал замерзшие руки.

Ивашко шагнул к очагу, но в нерешительности остановился. Разглядев его, человек пригласил садиться с собою рядом, а когда Ивашко сел, незнакомец назвал себя:

— Итпола. Я проскакал с полдня от реки Абакана, сопровождал монголов до третьей стоянки.

— Алтын-хан ушел? — удивленно вырвалось у Ивашки.

— Он получил коров и баранов, да будет чужой скот ему не в сытость, и откочевал к себе, за Саяны. А я здесь, чтобы говорить с тобой.

— Я не старший в посольстве, я только толмач. Если хочешь, разбужу сына боярского Степанку.

— Мне нужен ты, один ты, — многозначительно сказал Итпола. — Ты — мой сородич и мой племянник.

Вот он, тот самый разговор, который неизбежно должен был состояться. Ивашко нетерпеливо ждал его с самого приезда на Красный Яр, ждал и боялся. Ждал, что придут к нему однажды и скажут только что произнесенные Итполой или похожие на эти слова. И почему-то до сих пор он вздрагивал при одной мысли о них, а теперь принимал их спокойно, без тени удивления и страха.

— Я стремился сюда, чтобы сказать тебе: ты родной внук начального киргизского князя Ишея, правнук великого Номчи. Ты похож на своего отца, а моего брата Айкана…

— Отец жив? — глухо спросил Ивашко.

— Жив, только не для всех. Для тебя он мертв, пока ты не с ним, а с русскими.

Укор Итполы больно ударил Ивашку в сердце. И было это тем больнее, что оба собеседника сознавали: этой встречи не было бы, и киргизы не пощадили бы Ивашку, если бы союз с Алтын-ханом оказался им сегодня необходимым. Соображения родства для князей часто отступали перед общею нуждою, а здесь пошла бы речь всего-навсего о воспитанном среди чужих людей, вступившем в другую веру отпрыске княжеского рода. Да, он чужой киргизам. У них своя жизнь, у него своя, и ничего тут, наверное, не переиначишь.

Ивашко не стал спрашивать, почему с ним говорит Итпола, а не сам Айкан. Встречу с отцом нужно, очевидно, как-то купить у киргизов, Итпола, наверное, не замедлит назвать цену, и та цена установлена не только им, но и другими князцами алтысаров, в том числе и самим Айканом.

— Скотину, отделившуюся от стада, волк съедает; человек, отделившийся от народа, погибает, — сказал Итпола. — Ты, родившийся на Июсах, почему живешь с русскими?

Ивашко задумался. Вопрос Итполы вызвал обиду, и ее нужно было высказать как можно мягче, чтобы, в свою очередь, не обидеть сородича.

— Разве катун-трава виновата, что ветер гонит ее по степи? — произнес Ивашко, с трудом глотая вставший в горле комок.

Они долго молчали, не глядя друг на друга. Метель стихла, и было слышно, как шипела в очаге зола, как неподалеку где-то звякнула удилами и протяжно вздохнула лошадь. Наверное, это конь Итполы.