Дикая кровь - [54]

Так устало брел пастух по устрашающе высоким горам и покатым заснеженным долинам, отмечая свой трудный путь слабыми, скоро прогоравшими кострами. И когда наконец он почувствовал в себе силы, то, увязая в сугробах, пошел за дикой козой и добыл ее, и слаще меда показалась ему дымящаяся на морозе козлиная печень, которую обертывал он пластиком желтого жира и слегка поджаривал на углях.

Пастух потерял счет времени, прежде чем с заснеженного лобастого холма увидел внизу плоскую долину двух рек, широкую, заставленную монгольскими шатрами. Возле шатров копошились, занимаясь мирной работой, алтын-хановы цирики, а в логах и на южных склонах холмов повсюду паслись кони и овцы. Коней паслось великое множество, и были они все больше рыжей и гнедой мастей. Как отыщет Маганах среди них своего быстрого Чигрена? Кто пустит бездольного кыштыма в монгольские табуны?

С Енисея тянул злой низовой ветер. Холод прожигал Маганаха насквозь. Укрывшись за обледенелым камнем, пастух долго разглядывал ненавистный вражеский лагерь. А все было здесь обычно. Если б ему не сказали, что на Ербе монголы, он принял бы их за собравшихся на совет здешних кочевников: такая тихая, несуетливая жизнь текла на стойбище. Лишь изредка меж заиндевевших шатров проезжали запорошенные снегом всадники с низко склоненными копьями. Да коротко поблескивали клинками цирики, в полном боевом наряде стоявшие на карауле у высокого ханского шатра.

Немного в стороне от монгольского лагеря, там, где Ерба прижимается к обрывистому склону небольшого лысого холма, стояло одинокое бедное жилье. Без сомнения, это была качинская юрта. Над нею едва приметно кучерявился белесый кизячный дымок.

Почти не чувствуя стынущих в сапогах ног, Маганах стал ждать, не выйдет ли кто из юрты. И вскоре он дождался. На пороге жилья увидел сутулого хилого старика с круглым и плоским, как блин, лицом. В руке он держал перед собой обмерзшее кожаное ведро. Старик постоял немного, потоптался на месте, как бы раздумывая, куда идти, и вернулся в юрту. По виду это был не монгол и не киргиз, скорее в нем можно было признать качинца.

В прозрачных розоватых сумерках, когда долина была ярко расцвечена созвездиями костров и тысячеголосо ржала и гудела, Маганах легко, как тень, спустился с холма и, прячась от монгольских дозоров в полыни и косматых кочках пикульника, выбрался на выбитую скотом узкую тропинку, которая, изрядно попетляв, привела его к юрте старика.

— Где кочует твой род? Из какой реки пьешь воду? — спросил старик, потирая красные от едкого дыма глаза.

— Я качинец и вижу, что ты тоже качинец. Но почему ты не откочевал, когда появились монголы?

— Кочуют, парень, на коне, на верблюде. А хан все забрал у меня, даже котла не оставил. Девка была — девку забрал. Как один жить буду? — сивая, свалянная в мочало бородка старика судорожно запрыгала.

Старик засобирался принести себе воды, Маганах почтительно взял у него из рук кожаное ведро, по скользкому каменистому откосу, спотыкаясь, спустился к Ербе. Прорубь уже затянуло зеленым ледком и забросало снегом. Маганах ловко пробил лед пяткой сапога, зачерпнул в ведро чистой, зеленой воды, и оно показалось ему слишком тяжелым — едва донес.

Вернувшись в юрту, Маганах опустился на овчину у очага, и сразу его кинуло в сладкий сон: разморенные теплом веки падали, поднимать их было все труднее. Заметив, что гость засыпает, старик показал на покрытую рваной кошмой травяную постель по другую сторону очага. И, не сказав ни слова, Маганах на четвереньках дополз до постели и ткнулся носом в пахнувшую кислым кошму.

Пробудился он только через сутки. От боли раскалывалась и горела налитая свинцом голова. Старик неподвижно стоял над ним, прислонившись спиной к закопченному столбу юрты, и в упор, немигающе глядел на Маганаха. Парень оторопел, забеспокоился, уж не случилось ли со стариком какой беды.

— Алтын-хан взял аманатами «лучших» киргизских князей, — грустно сказал тот. — Он держит их в дырявой и нетопленой юрте. Иренек, сын начального князя, с ними.

Услышав знакомое имя Иренека, пастух встрепенулся, сел, до конца стряхнул с себя тяжелый сон. Он сразу же вспомнил встречу с князцом в улусе Мунгата, когда били плетью русских, вспомнил падающего со скалы орла и короткий торг в темном урочище Чолбахус. Куда как заносчив молодой князец Иренек перед простыми улусными мужиками, но Маганах не должен давать в своей доброй ко всем душе места обидам — ему нужно выручить Иренека из позорного плена. Пастух обещал Ишею служить правдой всю жизнь, так разве он может отступить от своего слова? А что сделает один качинец среди многих тысяч вооруженных монголов?

— Ты знаешь ли, старик, где та холодная юрта?

Старик равнодушно покачал сморщенной маленькой головой:

— У монголов много юрт.

— Но ты можешь сходить к монголам.

— Отчего не сходить, парень? — вопросом ответил старик. — Что еще возьмут у меня монголы?

Он ушел, поскрипывая снегом, и вскоре же вернулся. Ему не пришлось долго искать аманатскую юрту. Едва он оказался в монгольском лагере, как у одной ветхой хижины, охраняемой цириком, увидел Иженеева сына Атаяха, уж его-то старик ни с кем не спутает: Атаях ежегодно приезжает к качинцам за соболями.