Дикая кровь - [53]

В шатре, потолок которого поддерживался четырьмя обвитыми желтым и бордовым бархатом столбами, стояла призрачная сутемень, перед бронзовыми идолами — бурханами — дымилось воскурение: тонкие голубые струйки, перевиваясь, тянулись к украшенному пурпурно-красными шелковыми коврами потолку, и сладостно пахло нагретой солнцем степью. Алтын-хан, седой, болезненный старикашка с редкими, ниткою, усиками вокруг смятого морщинами рта, неподвижно сидел на низком золоченом троне на стеганых шелковых одеялах. Пред ним стоял золотой кувшин с водой. Алтын-хан шевельнулся, трясущимися руками налил воды в чашку, поднес ко рту и отпил всего один глоток.

У правой ноги Алтын-хана, чуть пониже грозного властелина, сидели на шелковых подушках Лопсан-тайша и Мерген-тайша, слева — приближенные зайсаны, к ним, торжественно представив хану киргизских князцов, на цыпочках, по-рысьи, подошел Дага-батор.

Великий потомок Чингиз-хана слезящимися плутоватыми глазами долго с интересом смотрел на вошедших, разглядывая и как бы оценивая в отдельности каждого из них. Но вот в тусклом старческом взгляде его мелькнуло явное недоумение:

— Разве мои данники-киргизы так обеднели, что у них нет соболей на подарки?

Киргизы, быстро переглянувшись, смущенно молчали. Им почему-то и в голову не пришло, что Алтын-хану нужны сейчас какие-то особые подношения. Разве он не достаточно взял у них сам, разорив езерские улусы?

— О милостивый, всеми почитаемый хан, да будут долгими твои годы! Киргизы принесут тебе, устрашающему врагов своих, подарок из многих сороков соболей, — вкрадчиво, с церемонным восточным поклоном произнес Дага-батор.

Алтын-хан, не слушая его, принялся сосредоточенно ковырять скрюченным пальцем у себя в приплюснутом, желтом, как воск, ухе. Он был явно недоволен недостаточно почтительным отношением киргизов к его ханской особе. Но государственный разговор с послами нужно было продолжать, и Алтын-хан, не вынимая пальца из уха, спросил:

— Сколько идет за вами скота?

Он был зол, надменен и капризен, этот тощий, слабый, похожий на мертвеца старик. Сознавая, как больно жалил он в самое сердце честолюбивых киргизских князцов, Гомбо Эрдени делал это сладострастно и с тем большим удовольствием, что здесь присутствовал наследник ханской власти Лопсан. Пусть Лопсан внимает его мудрым словам и учится, как нужно вести себя с соседями. Это следует знать достойному наследнику: задние копыта всегда идут по следу передних.

— Табуны не спешат к тебе, не спешат и отары, славный и могущественный повелитель-хан, — заметно робея перед грозным властелином, произнес Бехтен. Сказал и, вздохнув, втянул голову в плечи.

Глухой голос князца все же заставил Алтын-хана нахмуриться, и когда толмач перевел ему, что именно сказал Бехтен, могущественный хан неторопливо проговорил:

— Если не спешат табуны, то, наверное, придут молодые люди на боевых конях, с луками и пищалями. Когда мне их ждать?

— Они тоже не идут к тебе, повелитель, — вскинув смелый взгляд, сказал Иренек.

— Тогда я буду воевать удрученных бедствиями киргизов.

— Ты воюешь их, хан! — задиристо крикнул Иренек. Князцы, не ожидавшие дерзкого ответа Иренека, испуганно отступили к двери, сжались и замерли.

Гомбо Эрдени с видимой растерянностью зашамкал белыми губами и мелко задрожал от охватившей его ярости:

— Посадить криводушных в аманатскую юрту! Связать! Морить голодом! Пусть поразят их тяжелые язвы!.. Или придут ваши воины, или собаки изгложут ваши поганые кости! — и захлебнулся слюной в хриплом старческом кашле.

От неминуемой смерти спасли Маганаха волки. Он еле брел по бесконечной степи, цепляясь за мерзлую землю отекшими ногами и боясь упасть. Если не убережется и рухнет, то хватит ли сил встать — этого Маганах не знал. Ему на пути стали попадаться птицы, зайцы и даже дикие козы, но они держались дальше, чем может поразить стрела, а о преследовании их нечего было и думать. Наконец Маганах увидел впереди размытое, неопределенного цвета пятно на снегу. Обессиленный, кое-как добрался до этого места и сразу осел на колени, и его сухие, голодные глаза вмиг застелились слезами.

Это были останки отбившейся от стада и растерзанной волками коровы. Звери попировали здесь немало, растащив свою жертву по частям, но, жадные до теплого мяса, они не успевали доесть один кусок, как принимались за другой.

Маганах вынул прямой нож с широким лезвием и принялся обстругивать мерзлые мослы. Тонкие стружки розового мяса, извиваясь и крошась, падали ему в обтрепанный подол шубы. Маганах щепотками подбирал их, бросал в запекшийся рот и жадно, взахлеб сосал. И все явственнее ощущал подступавшую к горлу противную тошноту. Это виноват голод, после долгой голодовки всегда так тошнит.

Набирая замерзшего мяса за пазуху и в подоткнутые полы шубы, Маганах думал о том, сколь всевидящи и справедливы бог Кудай и родовая отец-гора: волк отобрал у голодного пастуха убитую ворону, волки же оставили Маганаху столько мяса, сколько хватило бы на праздничный обед людям всего Мунгатова улуса.

Теперь можно смело идти дальше, до самой Ербы-реки, где в монгольских табунах пасся самый лучший в степи бегун, красавец Чигрен.