Дикая кровь - [38]

Ишей сослался на свое великое нездоровье. Но когда раздосадованный зайсан, в который уж раз, опять прибег к непозволительным угрозам, Ишей передал ему через Табуна:

— Посол может сказать Мерген-тайше, что так, как пришел он, у нас в гости не ходят.

А назавтра к Ишею, нахлестывая разгоряченных бегунов, прискакали доверенные люди самого Алтын-хана. Они сообщили, что могущественный Гомбо Эрдени пришел в Киргизскую степь с любимым сыном Лопсаном и четырьмя тысячами отборной конницы. Алтын-хан немедля звал к себе всех киргизских князцов. И еще требовал три тысячи лучших голов скота для прокорма войска, осадившего Мерген-тайшу на степном берегу Ербы.

И ветер же был в ту холодную осеннюю ночь! Он разлетелся по степи, словно крылатый богатырский конь, и когда с ходу кинулся в светлое озеро Билекуль, то вода в озере забурлила и выплеснулась на камышовые берега большими, выше юрт, валами. И Маганахов степной скакун, несравненный, легкий ногами Чигрен, пугливо отпрянул далеко в сторону от подкатившей к нему мутной волны. И тогда Маганах пустил коня по тропке, которая лежала повыше, на каменных буграх, дугою огибавших Билекуль.

Ветер нещадно сек лицо крупным, как бисер, песком, отчаянно гудел в ушах, как гудит перед ненастьем лесистая гора Арха в междуречье Июсов. И доносил он удушливый запах горелого войлока и навоза, и еще еле уловимый сладковатый запах крови.

Костров нигде не было. На костры может кинуться враг. Затаились улусы в непроглядной темноте стылой осенней ночи — разве сыщешь их в необозримом мертвом пространстве Киргизской степи? В каких-нибудь пяти шагах разве заметишь юрту, не проскачешь ли мимо? Даже хорошо знавший эти места Маганах не был уверен, что до утра найдет свой улус.

Но ему повезло. Только свернул с песчаного холма к озеру, только конь зашелестел копытами по сухому пикульнику, зоркие глаза Маганаха разглядели впереди небольшое стойбище. Псы не облаяли всадника — они его знали, — да и люди позакрывали их в юртах, чтобы собаки лаем случайно не выдали улуса.

Маганах, не расседлывая, стреножил Чигрена, постоял, прислушиваясь к таинственным ночным звукам. Казалось, улус совершенно вымер. Маганах не услышал человеческого голоса, только ветер уныло свистел над юртами, злой ветер с полуденной стороны, откуда на степь надвигалась беда, да в камышах протяжно стонала какая-то птица.

Пригнувшись, потихоньку, чтобы не разбудить мать и сестер, Маганах с сердечным замиранием скользнул в свою бедную пастушескую юрту. И сразу же в пляшущем красноватом дыму догоравшего костра увидел лучистые, радостные глаза дорогих людей. Как и в других юртах, здесь еще не ложились спать.

— Ты приехал, о сын мой, свет очей моих! — воскликнула старая Тойна, нетерпеливо протягивая руки и поднимаясь навстречу сыну. В этих ее словах прозвучали счастье встречи и тревога, и гордость за Маганаха, такого доброго и сильного, во всем похожего на отца. Маганах, разумеется, не помнит, как умер его отец, мальчику тогда было всего пять лет. А у Тойны так и стоит перед глазами тот ненастный день, когда раненного в грудь мужа привезли в улус — Мунгат кочевал тогда под Красным Яром и вместе с киргизами и тубинцами осаждал русский город. Юрты улуса стояли в крутой излучине Качи-реки. А было это в трудный для качинцев год Козы, когда подгородные качинские князцы отшатнулись от Белого царя и покинули свои извечные родовые кочевья.

Следом за матерью к Маганаху бросились шустрые сестренки Харга и Ойла с мелко рассыпанными по плечам девичьими косичками, принялись по-ребячьи радоваться, звонко хлопать в ладоши. Он обнял их и от души рассмеялся:

— Вы беспокоились обо мне? Но разве мой рыжий Чигрен, мой кровный брат, быстрый, что молния, не наготове? — и, гордо вскинув голову, пошел расседлывать коня.

Для Маганаха осталось загадкой, как в улусе среди глухой ночи вдруг узнали о его приезде. Когда он вернулся в юрту, на почетном месте уже сидел добрый Маганахов учитель старый Торгай, а рядом с ним, приготовившись слушать, примостились несколько парней и девушек. Но в эту ночь старик не рассказывал им сказок и не пел, он только расспросил своего ученика о Красном Яре, о приезде Атаяха в улус у горы Балых-таг и еще о многом, что сегодня казалось ему важным.

— На мирное слово миром отвечают, на войну — войной, — сказал он, запахивая овечью шубу и прощаясь. За ним потянулись остальные гости, явно недовольные тем, что Торгай не стал петь.

Маганах снял мягкие козьи сапоги и лег, согнувшись калачом у потухшего костра, и, натянув на себя волчий тулуп, уснул. Спал он крепко, непробудно, отсыпался за все бессонные ночи, проведенные им в пути. И не видел Маганах, как наступил серый и поздний осенний рассвет, и как на холодной заре вихрем налетели на улус монголы, и как они отгоняли косяк Мунгатовых коней, а заодно и пасшегося неподалеку от косяка красавца Чигрена. И не слышал Маганах, как бил о камень крепкими, что кремень, копытами и как пронзительно ржал его тонконогий конь, призывая хозяина.

10

В нетерпеливом ожидании воеводского слова, гибкий, с плоской грудью и крепкой шеей князец Атаях в полном, начищенном до блеска, боевом облачении с заложенными назад руками ходил перед съезжей избой, поглядывая на обступившие площадь острожные строения. Конечно, он узнал и высоко взнесенную в небо соборную церковь, и мрачный, прижатый к земле тюремный двор, и угловую, с деревянным штилем, Качинскую башню, хотя прошло уже двадцать лет. Еще при воеводе Акинфове Атаяха вместе с матерью и малолетними братьями взял в аманаты атаман Дементий Злобин. Хоть Атаяху и было тогда неполных десять лет, он запомнил на всю свою жизнь суровое чернобородое лицо Дементия.