Дикая кровь - [36]

9

Когда Ишей был несмышленым парнишкой, мир для него не простирался далее родовых кочевий отца. Умирал в очаге огонь, выстывало в юрте, и ему казалось, что дрожит, коченеет от мороза весь мир. Уезжал отец на войну — мальчик думал, что воюют все. А шумел в улусе праздничный пир — значит, было весело во всех улусах большой Киргизской земли.

Со временем, когда Ишей раздался в плечах и заусател, он узнал, что есть много иных степей и иных народов. К Номче из-за хмурого Саянского камня не раз приезжали в гости спесивые монголы и черные калмыки, из-за копьеголовой снежной горы Ханым — белые калмыки, а в Томск через многие реки и черную тайгу ездил Номча к русским. И у каждого народа были свои нерушимые обычаи и свои начальные князья, и эти князья вели между собой жестокие войны: каждому хотелось силою и обманом сделать другие народы своими кыштымами. Ишей помнил, как в родную ему Киргизскую землю вторгались войной монгольские и джунгарские цирики, степь дрожала и глохла тогда от гулкого топота и ржания их коней, солнце погасало в едком дыму пожарищ. А когда, натешившись битвою вдоволь, враги уходили, стоны, плач и проклятия долго слышались в опустевших долинах Абакана и Уйбата, Енисея и Июсов. Сам Ишей не раз ездил с ясаком за Саяны, чтобы не попасть в немилость к монгольским владыкам и предупредить новые опустошительные набеги.

Пришли в степь русские, и киргизы стали платить ясак им, надеясь на ратную помощь России против монголов и калмыков. Номча дружелюбно встретил первых послов Белого царя. Он не только указал им племена, еще не обложенные ясаком, но и добровольно послал аманаткой в Томск свою жену в 1608 году, году Человека.

Может, и жить бы киргизам под высокой государевой рукой, торговать бы да мирно ездить друг к другу, когда бы не жадность томских начальных людей, которые польстились однажды на дорогую соболью шубу Номчиной жены.

Жалея ту шубу, Номча ругал себя за доверчивость, сокрушался и негодовал. В отместку он налетел на томские подгородные волости и дочиста разорил их. И потом, умирая, завещал вечную вражду к русским своему сыну Ишею.

Теперь Ишей стал старым и мудрым. Он по небу считает годов и дней прохождение, когда месяц вновь возродится и когда у луны покажутся два уха. Он знает, в чем смысл жизни народов и их правителей, знает, почему начинаются войны и зачем они нужны. Теперь Ишею ясно, что причиной раздора между русскими и киргизами была не одна пограбленная соболья шуба. Платя ясак русским, киргизы рассчитывали, что Россия строго накажет монголов за разорительные набеги, не даст им разбойничать по эту сторону Саян, но томичи были малочисленны, слабосильны в сравнении с кочевыми государствами Монголии. И тогда Номча задумался, стоит ли платить ясак, не лучше ли объединиться с монголами против России, чтобы навсегда изгнать из степи русских и вернуть себе кыштымов, по своей и не по своей воле ставших людьми русского царя. И случай с жениной шубой стал лишь предлогом для многолетней ссоры.

Ишей всегда помнил мятежный завет Номчи, не раз, подражая отцу, ходил войною под Кузнецк и Томск, Енисейск и Красный Яр. На Уйбате в жестоком бою разбил предприимчивого воеводу Тухачевского, вернул взятых у него же, Ишея, верблюдов, коней и пленников. Киргизы задаривали монгольских и джунгарских тайшей, как только могли, чтобы повернуть их против Белого царя. Но те опасались войны с могущественной Россией. Поняв это, Ишей сник и стал терпимее относиться к неизбежному соседству русских.

Весть о новом вторжении монголов в Киргизскую степь привез Ишею его зять, сын Иженея Атаях. Начальному князю в тот день нездоровилось, к нему даже звали знаменитого шамана шаманов длиннокосого Айдыра, который камлал над Ишеем без отдыха от зари до зари, изгоняя злые болезни. И хотя Айдыр все-таки добился своего — больной почувствовал себя много лучше, — Ишей принял Атаяха, еще лежа в постели. Когда Атаях, почтительно склонив голову, вошел в юрту и поприветствовал хозяина, Ишей разглядел на нем стальной панцирь и калмыцкий боевой шлем с золотыми письменами, и слабое сердце старика больно сжалось от предчувствия большой беды. Слегка привстав на кожаных подушках, Ишей нетерпеливо спросил:

— В каких горах дует ветер, в бою с кем звенят мечи?

Атаях поправил на груди панцирь и сделал решительный шаг к Ишею.

— Владеющий улусами всей Киргизской орды, — начал он, низко кланяясь. — Да будет известно тебе, что по Абакану-реке пришел к нам монгольский Мерген-тайша. Мой отец Иженей велел передать тебе, что уже льется кровь народа…

Из горла Ишея вырвался сдавленный крик, похожий на предсмертный орлиный клекот. Начальный князь бессильно откинулся на подушки и, блуждая печальным взглядом по украшавшим юрту цветным бухарским коврам, маральим и лосиным рогам, заговорил так тихо, что Атаях едва разобрал его слова:

— Бурундук насобирал орехов и угостил медведя. Медведь за это погладил его по спине, и бурундук стал полосатым.

— Мерген-тайша стоит на устье реки Ербы в полутора днях езды от твоего улуса. У тайши семьсот конных цириков, — продолжал Атаях, глядя в медное от вспыхнувшего костра древнее лицо Ишея.