Дикая кровь - [35]

Солнце стало понемногу краснеть и кутаться в слоистые тучи. Нужно было поторапливаться, чтобы к ночи попасть на Чулым, где у подножия лысой лобастой горы Балыхтаг стоит родственный качинский улус, в который пастух заезжал еще по пути в город. Пощипав в низине сочной травы, Чигрен ободрился, подал свой заливистый голос. Он тоже решил, что пора ехать, и вскоре они, насытившиеся и порядком отдохнувшие, снова были в пути.

Совсем близко к вечеру золотые березовые рощицы поредели, отстали и совсем потерялись из виду. Пошла волнистая бурая степь, вдоль и поперек изрезанная речками и оврагами. У резвых ног сильного коня заходили, заплескались ковыли, отсюда шла степь далеко на юг, до сиреневых лесистых гор, от которых не больше дня пути до прииюсских кочевий Мунгата и Ишея.

Отдохнувший Чигрен приободрился, теперь он легко и крупно рысил, и полы Маганахова изрядно потертого чапана развевались на встречном ветру. И конь, и всадник долго молчали, думая каждый о своем. А когда свернули на Мокрый луг к бившему между кочек ключу и Маганах разнуздал послушного Чигрена и отпустил подпругу, чтобы дать ему напиться, конь тревожно повел ушами, фыркнул и повернул морду в сторону черного островка караганы. Почувствовав беспокойство друга, Маганах тоже насторожился и услышал из кустов протяжный и жалобный вопль, который то обрывался резко, то снова возникал, нарастая и тут же внезапно затухая. И жутко было в наступающих сумерках слышать эти унылые, наводящие страх звуки, от них хотелось скрыться как можно скорее, бежать, не переводя духа и не оглядываясь.

— Ты не бойся, Чигрен, у меня есть тугой лук, есть каленые стрелы, — сказал пастух, потянувшись твердой рукой к колчану. — А волки осмелели, они вышли, однако, к самому улусу. Вот и знай, Чигрен: воют они к недобру, к войне. Так говорят старики.

Только вымахал взмыленный конь на бугор, Маганах увидел внизу кровавую от зари кривую саблю Чулыма, а на ближнем его берегу — разорванную цепочку юрт и уходящие высоко в небо тихие дымки. Донеслось призывное ржание пасущихся коней, что рассыпались по речной пойме. Из долины потянуло крепким запахом овечьего навоза, гари и вяленого мяса.

Улус встретил Маганаха привычной людской суетой у костров и беззлобным потявкиванием знакомых пастуху собак. Качинцы в недоумении опять разводили руками, дивились красавцу Чигрену, зверь-конь, дивились, как скоро съездил на нем пастух на Красный Яр. И лишь длиннокосый шаман Айдыр, проездом случившийся здесь, с недоверием посмотрел на счастливого Маганаха.

— Разве нет иноходцу дороги? Разве не хватает обманщику слов? Мне служат сто духов, и все они сказали, что Ишей не давал тебе Чигрена и что это не его бегун.

Маганах почесывал затылок и снисходительно посмеивался: шаман, а духи тебя совсем не слушают. Они глухи и ленивы, однако. Если, шаман, не веришь — посмотри у коня тамгу.

Люди осторожно со всех сторон приблизились к приплясывающему у веревочной коновязи Чигрену. Маганах, довольный тем, что ему завидуют, ласково потрепал бегуна по широкому крупу и показал всем черный, выжженный на левом стегне знак: сверху вниз перечеркнутая подкова. Это была хорошо известная в степи родовая тамга начального киргизского князя.

И еще, подумав, рассудили степняки: зачем бы пастуху хвастаться чужим конем? А если пастух украл Чигрена, то зачем он признается, где украл?

Так до поздней ночи растревоженным огромным пчелиным гнездом гудел улус, а когда вышедший из-за облака пугливый месяц пригляделся к степи и увидел, что юрты уснули, и сам уже собирался прикорнуть за горой, тишину раздробил неистовый перестук копыт, и тогда снова послышались торопливые и возбужденные голоса многих людей. Подстегиваемый тревогой, Маганах стремглав выскочил из юрты табунщика, у которого он остановился, и, еще ничего не соображая, по росной траве кинулся к пасшемуся неподалеку Чигрену. Конь встретил хозяина сдержанным дружеским ржанием, тогда успокоенный Маганах не спеша вернулся к юртам и при тусклом белом свете молодого месяца увидел гарцующих на бегунах воинов в высоких боевых шлемах и тяжелых панцирях. Их было трое, и старшим у них был сын езерского князя Иженея — Атаях. Размахивая над головой длинным копьем с привязанным к древку черным конским хвостом, Атаях пронзительно кричал:

— Люди! Кочуйте за Июсы, в горы и тайгу! Монголы пришли войной. Они уже грабят наши улусы! Отгоняйте свой скот, осекайтесь в черных лесах и в глухих ущельях!

Настегивая коней плетьми, посланцы Иженея стремительно умчались в глухую ночь. А внезапно объятый паникой улус забегал, закопошился, визгливо заголосил. Спешно, с пронзительным блеянием и мычанием поднимались для перекочевки стада и отары, в знобкой темноте на ощупь разбирались ребристые юрты, и туго затянутые веревками тяжелые вьюки накрепко приторачивались к седлам. Где-то посреди этого растревоженного огромного муравейника взлетел тонкий, отрывистый голос родового князца:

— Эк-кей! Монголы! Монголы! Эк-кей!

Маганах взял под мышку седло, перекинул через плечо узду и, позвякивая бившими по ногам стременами, бросился к Чигрену. Раздумывать было некогда, следовало спешить в Мунгатов улус, где парня давно уже ждали мать и две сестренки. Они были теперь совсем рядом с кочевьями Иженея, и им очень нужна была помощь и защита Маганаха. Даже самое небольшое промедление грозило смертью.