Дикая кровь - [33]

— Садись-ко, не страшись, не забижу, — наскоро, с непривычной для себя лаской говорил Куземко, подсаживая Санкай в свое седло.

— Ку-зем-ко…

В город они попали затемно. Караульные уже давно колотили в доски. Сторожевой казак на башне сонно окликнул их и едва не пальнул по ним из пищали, так как выискивающий брод Куземко чего-то промешкал с ответом.

Отца Димитрия в церкви, конечно, не оказалось, вообще, там никого не было в этот поздний час. Поехали к попу домой, и дома его не оказалось. И тогда Куземко препоручил девку до утра колченогому сторожу аманатской избы.

Феклуша вернулась с торга раньше обычного и с пустым лукошком, что с ней никогда не бывало — хоть мелочь какую да купит. Засуетилась туда-сюда, длинным подолом замела по крыльцу, по двору. И удивился, догадался Степанко: неладное что-то с женкой. Отбросил далеко в сторону трехрожковые вилы — только что чистил у коров в пригоне — и, погладив ее по плечу, участливо спросил:

— Обидел кто?

— Васька Еремеев залютовал. Сыском грозится, — а у самой слезы вожжами по распаленным щекам.

— Чего подьячему надобно? — насторожился и враз посерьезнел Степанко.

— Волю велику взял. Али ты Ваську не знаешь!

Степанко немало поразился женкиной печали:

— А тебе что?

— Так ведь Куземко-то наш работник… О нем радеть сам Бог повелел…

Степанко, вытирая потные руки о подол рубахи, прошел в подклет и долго молча с явным осуждением смотрел на спящего Куземку. Лежит, что святой, ртом мух ловит, будто это и не он ввел в гнев подьячего Ваську. Растормошил гулящего, а тот закрутил красными, мутными глазищами.

— Чего ты? — и недовольный повернулся на другой бок.

— Набралась овца репьев, так ты вин. Что натворил? — мрачнея, как небо в грозу, спросил Степанко.

— Обскажи-ка все ладом, по порядку. Степанко и защитит тебя перед воеводою, — подсказала Феклуша.

Лишь услышав знакомый растерянный и жалостливый голос женки, Куземко спустил ноги с лавки, растопыренными пальцами почесал живот под рубахой. И принялся вспоминать, когда и чем это он не угодил Ваське. Нет, подобру так не взыскивать с Куземки надобно, а дать ему в награду от воеводской щедрости рубль или полтора — он отбил братскую прелестницу-девку у одноглазого нехристя Курты.

Если уж говорить по совести и без обиняков, Куземко спасал Санкай не столько уж для церковной или чьей-то иной корысти, сколько для себя самого, в благодарность за ее доброе, отзывчивое сердце. Да и жалко ему братскую девку, когда ее потащило к себе такое свирепое чудище. Лучше уж помереть, чем жить свой век с полосатым чертом.

— Курта купил полонянку, — возражая медлительным Куземкиным думам, сказала Феклуша. И в ее голосе явственно прозвучала горькая обида на гулящего: к другой, видно, хочет переметнуться. Хоть и никто он Феклуше, а душа-то страдает о нем, больно ей за непутевого, за дурного Куземку.

Гулящий встал, ковшом зачерпнул из кадки пахнущей сосной воды, лениво повернулся к Феклуше:

— Ну что ж, как купил?

— Она теперь за ним, и он хозяин ей, — теряя последнее терпение, пояснил Степанко.

Кто в остроге не знал Ваську! Он таков, что самое что ни на есть добро употребит людям во зло. Вот почему подсказал Степанко работнику скрыться на время, пока не перекипит падкий на расправу воевода. На заимку уехать можно, а то и в бане чужой спрятаться. Не велик грех, поищут для порядка да и отступятся.

Ничего не ответил Куземко. Видно, крепко осерчал на хозяина, что со двора гонит, в тот же час ушел безвестно куда. А вечером горожане видели его в кабаке: не ел, не пил — ножи у бражников приглядывал. Попросит показать, повертит в руках, поиграет и тут же вернет. Эта его никому не понятная причуда всерьез напугала Степанку. Не для лихого ли разбоя присматривал себе нож Куземко? Да и то верно, что не парнишка — сам перед воеводой ответчик, а все ж работник он ничей иной, а Степанкин, в злом сговоре не обвинили б.

Назавтра, едва зарозовело туманное утро, содрогнулись и заходили под частыми кулачными ударами тесовые Степанкины ворота. Заторопился обеспокоенный хозяин, вышел на улицу, а там с пистолем за поясом Васька Еремеев, а за спиною у Васьки — два дюжих стрельца наготове. Сплюнув вязкую слюну, подьячий скривил губы, ругнулся:

— Я его, простите, замест пыжа в пищаль забью!

Уж и лют воеводский льстец и наушник Васька: лицом бел, под колпаком жесткие волосы вздыбились, как загривок у пса цепного. Хотел Степанко спросить про Куземкину вину, да не посмел ожесточить подьячего.

Скоро осмотрев ухоженный, зеленеющий травкою двор и пригоны, Васька утоптанной тропкой промеж капустных грядок подался к бане. А дотошные стрельцы тем временем в полутемный подклет завернули, шарились там, вынюхивали — ничего не нашли и тогда, посоветовавшись меж собой, поднялись в горницу. А Феклуша в ту пору пулею сорвалась с места да за ними:

— Может, он у меня под подолом?

— Может. Потому покажь!

— А ить ослепнете разом!

— Покажь им, Феклуша, да пусть прочь убираются, — миролюбиво махнув рукой, сказал Степанко, взял узду под навесом и направился к пригону седлать коня.

Куземко не пришел домой и в этот день, но люди опять встречали его, непутевого, на торговой площади, к разным горшкам да кринкам приценивался, к доброй ременной сбруе, однако все попусту — какие там у него деньги! Васька Еремеев, прослышав о внезапном появлении гулящего, бегом кинулся со стрельцами на торг, порыскал в пестрой толпе, а тем временем Куземки и след простыл.