Дикая кровь - [135]

— Вот мы и прибыли, только куда? — размахивая руками, сказал Степанко. На его холщовой рубахе по спине радужными разводами пошла соль. Однако так было не у одного Степанки — все в пути изрядно засолонели.

С выходом в степь атаман заметно повеселел. В его затекших от комариных укусов глазах появилось прежнее ухарство, он стал держаться с казаками с присущей ему простотой и уверенностью. Увидев на мшистом камне раскисшего казака, атаман подбадривал его прибауткой:

— Эх ты! С рыла болван, а во всем талан!

Лицо казака невольно светлело, и он был готов уж простить атаману все неудачи, и простил бы, когда б не хмурый, настороженный взгляд недовольной сотни. Сотня по-прежнему гудела, требуя немедленного боя с киргизами или возвращения на Красный Яр.

— А где вам киргизов возьму? — сердился атаман. — Ищите — воевать будем!

— Истинно — где их теперь взять, коли упустили? — говорил молчавший до сей поры Куземко. Как он ни дорожил своей дружбой с Родионом, а поддался общему озлоблению. И то сказать, схлестнулся атаман с ясачными, особенно с киргизом Ивашкой, да разве быть теперь войне? Умучает Родион сотню голодом да непосильными переходами, а тогда бери ее Еренячко голыми руками.

Вечером на краю перелеска, в стороне от буйно полыхавших костров, собрал атаман детей боярских, а еще пригласил на совет Бабука. Нужно было решать, что делать далее. Но едва повели разговор, к ним подошел Ульянко Потылицын, без спроса повалился на траву.

— Я казаками послан, чтоб промеж вами не сталось худого сговору, — мрачно сказал он.

— Лежи, — ответил Родион, сдерживаясь, чтобы опять не хватить по роже ненавистного ему казака.

Молчали, поглядывая друг на друга, ждали, кто заговорит первым. Всех сковывало присутствие Ульянки, который может не так истолковать сказанные здесь слова, а это приведет к новой смуте.

— Наши ертаулы видели дозорных киргизов и по Чулыму и у Божьего озера, — начал Родион. — Про то мы знаем. Так куда же повернем — к Июсам или в Кызыльскую землицу?

— На Красный Яр! — вызывающе воскликнул Ульянко.

Степанко поднял бронзово-красное в отблесках костров лицо и сказал атаману:

— Поведешь на Июсы — все сгинем с голоду, дальняя то сторона. Попробовать бы Божье озеро…

— Улусы киргизов там, — Ивашко махнул рукой в направлении Змеиной сопки.

— Там, — согласился Бабук.

— На Красный Яр! — снова задиристо крикнул Ульянко.

Атаман молча направился к отпугнувшим темень кострам, за ним последовали Ивашко и Бабук. Замешкавшемуся Степанке Ульянко сказал:

— Пошто их слушаешь? Смотри-ко!

Назавтра сотня выступила в Уракскую степь. Большая часть казаков сперва не хотела подчиняться атаману. Но пошептались, пошушукались и, побросав на виду у него пищали, согласились идти.

Скрипя зубами, атаман собрал пищали, приторочил их к седлам. И сотня, сперва нехотя, но с каждой минутой втягиваясь в привычный походный шаг, двинулась по желтому от лапчатки и подмаренника берегу Ужур-реки.

Ивашко стал удивляться атаману: всегда независимый, сильный и упрямый, он вдруг сник перед бунтующей ватагой сердитых, на все готовых людей. Стремясь как-то погасить поднимающуюся против него бурю, Родион шел навстречу казакам даже в том, что противоречило здравому смыслу. Взять хотя бы пищали. За потерю их, а тем более за потерю с недобрым умыслом, казаку полагалась смерть на месте. Родион же стерпел, даже вида не подал, как ему, атаману, больно и видеть такое, и самому поднимать с земли те пищали. Поднял и все тут, словно так и нужно.

Но казаки не оценили этой атаманской уступки. Наоборот, с каждым днем они требовали новых и новых уступок. Когда сотня стала на ночевку в Уракской степи, у одного из многочисленных здесь озер, к атаманову Воронку, пасшемуся у тальников на кочковатом берегу, разом подошли несколько казаков. Ульянко глумливо погладил по шее всхрапнувшего Воронка и громко сказал:

— Ну-ко, освежую тебя, бегунок. Готовь, ребята, котлы!

Конь попятился от Ульянки, будто все понял, а казак достал из-за голенища и стал править на камне охотничий нож. Затаив дыхание, сотня наблюдала за Ульянкой, ждала развязки. Один атаман даже не посмотрел ни на него, ни на своего коня. Как набивал табаком свою короткую, насквозь прокуренную трубку, так и продолжал набивать, лишь пальцы его плохо гнулись да слегка приплясывали.

У Ивашки жаром обдало сердце и зарябило в глазах. Вскакивая на ноги, он кинул руку к кушаку, выхватил пистоль:

— Убью!

Взметнулись лохматые головы, словно по ним пронесся предгрозовой ветер. Сотня задвигалась, закипела, поднялся возбужденный говор. И неожиданно для Ульянки казаки поддержали киргиза. Как ни озверели они в тяжелом своем походе, а все ж рассудили, что конь ни при чем. И какой же ты есть казак, если мстишь бессловесной скотине, а не самому хозяину? Да и сам Родион еще атаман, какой он ни есть, а атаман. С атамановым же боевым конем так поступать негоже.

Родион не вмешивался в разговоры, смотрел на все грустно, с сожалением и как бы со стороны. И когда оторопевший Ульянко плюнул и отошел от коня, на лобастом Родионовом лице не отразилось ни удовлетворения, ни радости.

«Что с ним? — думал об атамане Ивашко. — Неужели боится казаков?»