Дикая кровь - [123]

Вбежали стрельцы с бердышами, вытянулись у дверей в ожидании воеводского приказа.

— Городничего!

Через минуту тяжело прогремели в сенях сапоги, и городничий сунул в дверь горницы растрепанную голову:

— Я тут, отец-воевода!

— В тюрьму сына боярского!

Городничий схватил Ивашку за рукав кафтана и потянул за собой. Ивашко не сопротивлялся, и это вконец озадачило воеводу.

— Постой-ко, городничий! — перевел дух Герасим. — Ты его пока оставь. Проводи сучьего сына из города, и чтобы он сюда ни ногою! Пусть живет в своих поганых юртах. А явится, пусть на себя обиду держит. За измену не пощажу!

15

И опять Алтын-хан, достойно закончивший трудные переговоры с русскими, которых он мог теперь заставить пойти на некоторые уступки, не стал портить далее отношений с красноярским воеводой и киргизами. В один из осенних дней, когда поход на Томск и Красный Яр казался уже решенным, хан отдал приказ своему войску отойти за Саянский камень, в свою землю.

Этот ханский поступок удивил не только самих монголов, но и джунгар, и других соседей государства Алтын-ханов. В перекочевке монгольского войска соседи видели не одну военную хитрость, но прежде всего резкий поворот в политике Лопсана, рассчитывающего на союз с Россией. Хан накрепко закрывал для джунгар ворота в Киргизскую степь, становясь войском на реке Кемчик. За это ему полагалась военная помощь киргизов и русских — по крайней мере так думал расчетливый Лопсан.

О стремительном уходе Алтын-хана первым на Красном Яру в подгородных юртах узнал князец Шанда. К нему прискакал гонец от алтырцев, с которыми Шанду связывала многолетняя дружба и родство: последняя жена Шанды была алтырской киргизкой.

Узнав приятную новость, Шанда послал за Итполой и Ивашкой, а явились те — устроил большой праздник в их честь. Вдоволь было араки и баранины, была борьба и стрельба из лука и, конечно же, были скачки, а на скачках, как и следовало ожидать, победил белоногий жеребец хозяина улуса.

Стоял один из прозрачно-золотых осенних дней. Было еще тепло по-летнему, хотя в природе уже началось увядание: стали жесткими и повяли травы, желтыми и красными кострами вспыхнули и разгорелись отдельные деревья на косогорах. В лесу сильно засквозило грибами.

Гости вдоволь напились и насытились, и Шанда предложил им прогулку по окрестным пастбищам. Ивашко и Итпола охотно согласились. И вот они втроем — стремя к стремени — рысцой пустили коней неглубоким отцветшим лугом.

Ивашко сразу же угадал, что эта прогулка так же не случайна, как и прошлая охота на медведя. Шанда хочет что-то сообщить или, может быть, выведать. Иначе хитрому князцу не было никакого расчета ни с того ни с сего устраивать праздник и приглашать на него Ивашку.

И в самом деле, едва отъехали от улуса, Шанда остановил коня и заговорил с веселой усмешкой:

— Вы ждете от меня признания, почему мы собрались сегодня. Что ж, я скажу, у меня нет причины скрывать это. Моя вторая жена Ойла-ханым родила мне сына. Уж и не помню, когда спал с ней, а все ж родила. Настоящего киргиза. Однако, ветром надуло, — и бросил короткий взгляд в сторону Ивашки. Он что-то знал, хитрый Шанда, или просто намекал на близкие отношения Ойлы с Ивашкой.

— Поздравляю тебя, — сказал Шанде Итпола.

— Пусть умножится твоя семья, — пожелал Ивашко.

— А теперь у меня к тебе разговор, киргиз, ставший русским князем. Известно ли тебе, что твой и мой шурин Маганах посажен в яму? Ему грозит смерть, если его выдадут монголам. Не слышал об этом?

— Слышал, — ответил Ивашко. — Может, собрать соболей Герасиму Никитину? Пусть заступится за Маганаха.

— Воевода нам не поможет. Вот если бы ты, Ивашко, откочевал со своим улусом в киргизы…

— Рыскать по степи? — Ивашко невольно попридержал коня.

— Быть вольному на земле отцов и дедов, — негромко сказал Итпола.

— Но почему же ты, Итпола, живешь под городом?

— Я убегу отсюда.

— Значит, ты обманул государя-батюшку?

— Считай, так, — равнодушно сказал Итпола.

— Вы за этим и позвали меня?

— Я тебя позвал, — криво усмехнулся Шанда. — И совсем не для разговоров, хотя с умным человеком поговорить приятно. Я позвал тебя, чтобы пировать. Всякое может быть: ты уедешь, я уеду — где потом свидимся?

Остаток дня провели в улусе. Затемно гости, поблагодарив хозяина за обильное угощение, собрались домой. Шанда вручил им богатые подарки. Итпола получил бухарское с серебряной насечкой седло. А Ивашке Шанда подарил тонконогого ахалтекинского жеребца.

— Будешь вспоминать меня, родич. А к воеводе ты пока не езди. Зачем тебе обижать Шанду? Через неделю я откочую, тогда и жалуйся на меня Герасиму.

Поблагодарив за подарок, Ивашко отправился в свой улус. И по пути твердо решил не дать Шанде нарушить клятву. И поскакал Ивашко на Красный Яр. К утру был в городе, и не желавший его видеть воевода все-таки принял киргиза в первой домашней горнице, выслушал его и взъярился на Шанду:

— Привести ко мне изменника!

К Шанде послали городничего с десятком казаков. Не мешкая, отряд тронулся в путь, а к вечеру воеводе донесли:

— Шанда утек.

Казаки помчались на переем: с отарами далеко не уйдет. Но как ни искали по степям и лесам, не нашли кочевавшего улуса. Воевода разозлился на Ивашку пуще прежнего, зашумел: