Дикая кровь - [121]

Ивашко, не повернув головы, кликнул Куземку и Якунку. Те явились на зов, встали, как положено, у дверей, низко поклонились Дага-батору.

— Не запамятовали ли вы, добрые казаки, где у нас подарки женкам хана? — с явной насмешкой спросил Ивашко.

Казаки охотно, с пониманием приняли дерзкий тон киргиза, ответили бойко, в голос:

— Никак растеряли, пока ехали!

— Путь долог, перво дело.

Ивашко с подчеркнутым равнодушием перевел монголу ответ казаков. А тот удивился:

— Но почему люди, потерявшие подарки хану, носят головы на своих плечах? Или некому их срубить? Так мы срубим. А чтобы послу было весело ехать до Красного Яра и чтоб его никто не обидел, мы дадим ему своего провожатого.

Ивашко, полузакрыв глаза, спокойно выслушал монгола и усмехнулся:

— Судья им — воевода.

Казаки перехватили и лукавое удивление Дага-батора, и кривую усмешку Ивашки. Якунко спросил:

— Что говорит мугал?

— Что вы крепки телом и учтивы.

О подарках казначею и служанкам ханш Дага-батор уже не заикнулся. Очевидно, прямая ссора с русскими не входила сейчас в расчеты Алтын-хана.

После этой любезной беседы с Дага-батором прошло еще два дня, и спесивый Лопсан потребовал Ивашку к себе. Прием проходил в желтом шатре в присутствии одного Дага-батора. Хану не хотелось, чтобы придворные слышали не очень уважительные слова, которые Ивашко мог, как все русские послы, вгорячах ему сказать. И хоть те слова никто не вынесет из царственной юрты и не огласит, великий повелитель воинственных монголов много потеряет в глазах своих очарованных ханом, сраженных его мудростью придворных.

Алтын-хан был в красно-желтом шелковом кафтане, в аккуратной лисьей шапочке с трехочковым павлиньим пером. Его смуглое красивое лицо с копьями устремленных в разные стороны черных усов понравилось Ивашке. Видно, не глуп был кочевой царь монгольский, умел достойно держать себя перед всякими иноземцами.

— Здоров ли государь-батюшка? — по-дружески живо спросил Лопсан, не поднимаясь и не снимая шапки.

Ивашко хотел сделать хану выговор за явное неуважение к Белому царю, но пока сдержался. Ответил кротко, ниже опустив все замечающие глаза:

— Слава богу, великий государь Алексей Михайлович гораздо здоров. Он и приказал мне передать его слова, чтобы ты, Алтын-хан, поскорее убирался с его земли.

Ужаленный таким, очень неприятным, началом беседы, Лопсан процедил сквозь стиснутые зубы:

— Царь не мог то сказать. Он знает, что я пришел сюда усмирять непокорных киргизов, те киргизы ясачных воюют.

Ивашко степенно достал из-за пазухи наказную грамоту воеводы, развернул свиток и стал говорить по нему:

— Почему ты, Алтын-хан, до сих пор не утверждаешься в холопстве великому государю?

— Если идти в подданство, нужно ясак платить погодно, а мне того ясака платить нечем. Я знаю, что государь меня пожалует тогда золотом и серебром, и каменьем дорогим, и всякими диковинами. Но то мне будет непрочно — все истлеет, только одно имя мое останется. Лучше пусть он пожалует меня царской силой на неприятелей моих, и тогда имя мое прославится, и я буду верно служить царю всегда и во всем, — с достоинством ответил Лопсан.

— Утверждайся в холопстве, Алтын-хан, — властно сказал Ивашко.

Лопсан шустро вскочил и, как ушибленный, большими кругами забегал по шатру. Подбежал к Ивашке, зло вырвал у него из рук наказную воеводскую грамоту, закричал:

— В бесчестье не пойду! Монгольские ханы и тайши будут смеяться, что Лопсан из рода Великого потрясателя Вселенной Чингиз-хана стал холопом у русского государя!

— Мы все — его холопы. Отдай грамоту, хан.

— Пусть царь станет мне старшим братом.

— Не бывать тому! А не отдашь воеводину грамоту, совсем не стану говорить с тобою.

Алтын-хан с силой швырнул свиток к ногам Ивашки. Тот как ни в чем не бывало, подобрал наказную грамоту, сдул с нее пыль, разгладил у себя на груди и снова принялся читать:

— Монгольские люди напали на сборщиков ясака Красноярского города и убили казака Тимошку. Воевода требует выдать тех цириков, чтобы учинить им сыск и расправу.

— Почему же воевода не выдает мне киргизов трех родов, что откочевали под Красный Яр? Почему киргизы, если они за государем, не выдают мне изменного качинца Маганаха и отогнанных им коней? — раздраженно спросил Лопсан.

О Маганахе и украденных у монголов лошадях Ивашко ничего не мог сказать, потому что никакой связи с киргизами, откочевавшими на Божье озеро, воевода не имел. Ивашко только тем и отделался, что пообещал передать Алтын-хановы слова Герасиму Никитину.

— Теперь скажи, Лопсан, сойдешь ли с этой земли?

— Не сойду! — пугая посла, сердито затопал тот кривыми ногами степняка.

14

Чтобы перехватить челобитную Родиона, воевода тайно послал на енисейскую сухопутную дорогу разбитного во всяком деле своего сына Константинку, а на Енисей-реку — Васькина сына пятидесятника Трифона. Они останавливали и обыскивали каждого конного и пешего и каждый дощаник, но в течение месяца челобитную не перехватили.

Раздосадованный воевода ругался: упустили гонца. А в глубине души все ж теплилась у него надежда, что Родион только попугал малость, а письмо им никуда не послано. И то истинная правда, что Ваську постращать не лишне, чтоб остерегался, за собственной корыстью гоняясь, — уследит ли он за казаками, а вездесущие казаки за ним всегда уследят.