Диета старика - [72]

Ни пинчер, поводок рвущий, на паводок ревущий, ни добрый карман с мягкой грязью внутри - если хочешь войти, то лучше улыбку сотри, как слякоть с подошв ботинка, иначе треснет картинка. Снежок устилал многократность встреч с дворником, который у ворот дал новый пространству поворот. Он в крови был, кричал "Не надо!", но темнели контуры сада. Вечер, вечер, куда ты спрятал то животное, которое клювом проткнуло живот и действовало как лекарство рвотное? Лекарь, лекарь, поспеши - прибежали малыши из болезненной глуши, ты им соли пропиши для истерзанной души. Пекарь, пекарь, припеки, словно солнце наливное, из коричневой муки сделай тесто земляное. Купальщик безумный заплыл за линию буйную, смирительную рубашку на него пенную, изумрудную! Поле справа рассмеется; тут и слава к умершему вернется, чтоб завыл, да заплакал, да покрылся бы синькой, да с могилки качал бы своей керосинкой. Ах-ах, мертвей в слезах, муравей на слезинке, кости в корзинке! Этим клеткам светит плаха, взмокла на небе рубаха, дождь он бы хотел, но только не уверен насчет костра, вышел и принес железного монстра. Отдохни, мой милый уродец, взгляд двух ноздрей твоих - двойной смертный колодец, носик железный протерли тряпицей - я лучше бы сделался одноногой девицей, чем плыл бы вдоль берега без конца и скамейки под взглядом этого лица величиной с три копейки. Лесок человека, костер дровосека, сварганьте ушицу, отец, мы вас просим, ведь мы вам ежегодно приносим на летней полянке безболезненный жизни конец. Вижу пятнышко мрака на куполе, а в поле колышутся тополи. Вы только бы слышали, старче, как они топали и лопаткой в зем-ицу стукали! Кого там хоронят, скажите, любимый! Мошкара как вуаль на ландшафт наброшена, лицо пейзажа слегка перекошено, но кто-то ответил: "Пришли мы". Я гулял за воротами, был встречен снегопадами, термометр в пальцах держал, как склизкий и хрупкий кинжал, был тридцатью восьмью и восьмью спрятан под плед, и, смущая семью, спрашивал: "Где свободный полет того, кто клюв имеет?", и выдавал это за бред и наблюдал, как за окнами предутреннее синеет. Где бабушка? Бабушка прочла в газете статью "Безумная скорость инфляции" и вскоре вернулась из реанимации. Что вы видели там, дорогая? Кремовый куб непрозрачного рая. Вилка в землю воткнулась, зеленый тупик, здесь и решили устроить пикник. Как поседею, так домик в тени заимею, и там в покоях древней тины я запою как брат картины. А у того, кто выглянул из дверцы, уже не бьется сердце. Лаючи, блеючи, бреду как морок, монах на даче поставил пригорок, поросший травою пустеющей. Щипну ли газеты укромный кусок, ох, уголок, весь пожелтевший, две буквы "бэ"-"жи", ты вдаль за мною побежи, поймай, подбрось в бадминтон волнолома - домик в колонне, дым и солома.

Белые туфли, прибойная пена, где волноплен, цветок корневого маслен ? О, моргенштерн, морга звезда, соты медового морта, свекольные красные глазки курорта. Если старый выйдет человек и сощурит веки пожилые, то увидит, как на белое тело луны легли валуны. Всем дорог корыстного лета упрек: тот, кто из вас откроет снова закрытое тело знакомого, тот обретет в пространстве слова и плеск и золота раскованного: он будет прыгать, будет весел у верных, у столярных кресел. Слышен скрежет перепонок - это найден потерянный в супе ребенок. Есть и будет чемоданчик, вокзал: как больно ты меня наказал! Ты мне зубик из нежного неба выдернул, ты мне руку в локте вывернул, ты на острые камни дорожки опрокинул нестойкие ножки. Я бы надкрылья свои раскрыл бы, я бы лапкой оттолкнулся, я бы взвился, я взлетел бы, я бы в небо обмакнулся.

Но благо родное есть червь из трубы, и нету покоя помимо судьбы. Я хочу, хохочу и пусть полечу, но только после того, как звякнет звоноче: не на кочках, не на травках, на веселеньких отравках, будем, будем суп варить, я хочу мешок купить, а в мешке кота без голоса: в супе все есть, кроме волоса. Пока в нас все старое молодо, побежим по дорогам разумного голода. Ведь яд везде, везде, везде-в салате, в супе, в твороге. Будь ты мудр или туп, всех потом положат в суп. Будь уверен, под конец подбежит к тебе супец. Было твердое, святое - будет, будет разварное! Конус, куб, цилиндр, шар - всех их скроет жирный пар. Без горячего супца нет ни деда, ни отца, без горячих сочных штучек нет ни бабушек, ни внучек. Суп на первое - понятно, на послед-ее - приятно. Сквозь давилку пролезая, нашинкована спеша, овощная, молодая, злится свежая душа. Тело доброе уходит без упреков и без слез, только жирный пар наводит тень на кущицы берез. Если греешь ноги в супе, значит, будет день удач, значит, будет пестик в ступе и собаки возле дач.

Если сунул ноги в щи, в небе душу разыщи, загляни в ее глаза, ставь свечу под образа. Если ноги в борщ вложил, не спеши, не ворожи, не пускай в избу колдунью, колдуна гони взашей, ты возьми-ка шубку кунью и курманы к ней пришей! Если под ногтем окрошка, погуляй в лесу немножко: как увидишь сруб лесничий, разразись там песней птичьей, чтобы вышло на крыльцо золоченое яйцо. В голом ельнике свекольник ты попробуй, не ленись, а иначе бледный школьник покушается на жизнь: он в петле повиснет тяжко, как большая бандероль, и не первый год бедняжка исполняет эту роль. Если в супе нет сметаны, значит, нету в жизни сна: скоро будут бабы пьяны, начинается весна. Для народа смерти нету, для народа есть конец, потому колхозных старцев называют здесь "супец". В холодном супе пятна туши, в тюремном супе зреет сода, твои шаги звучали глуше в тенях рояля и комода. В ухо, в ухо рыбака прошепчи "Уха, уха!" - если ухо отвернулось, значит, рыбка не проснулась.