Диета из отбросов - [5]

В темноте было сложно сказать, но Говноед казался крупнее, чем был прежде. Из глубин пруда, после того, как Грейдон закончил забрасывать туда всё, не всплыло ничего нового, а Говноед, едва закончив есть, больше не появлялся на поверхности чёрной воды. Грейдон оставил только ловца снов — он подозревал, что тот ещё понадобится ему, поскольку кошмары казались неизбежными, и устало потащился к дому, размышляя.

* * *

В психоанализе «рыбалка» означает процесс, когда подсознательные мысли, чувства, и мотивации случайным образом выуживают на поверхность, до поры до времени не пытаясь как-либо упорядочить или объяснить их. Данный процесс назван не лучшим образом, поскольку это больше похоже на драгирование или использование бреденя, нежели на чёткие усилия рыболова с удочкой: подбирается всё, и отбросы, и сокровища. Такая техника понравится лишь сому.

Хороший же рыболов, с другой стороны, знает точно, какую использовать наживку и куда закинуть удочку.

* * *

В пятничное утро Грейдон проснулся рано и решил продолжить свои эксперименты.

Забросив одну из целых фарфоровых чашек матери, он получил помеченную куском малярной ленты баночку, где лежали жёлчные камни, которые ей удалили операционным путём, когда Грейдону было пятнадцать. Он вспомнил, как навещал её в больнице, вспомнил, как она говорила ему, что врачи собираются отдать ей жёлчные камни, как она намеревалась забросить их в океан когда они поедут в следующий раз на побережье. Она уже тогда начинала терять рассудок; её разум начинал потихоньку расходиться по швам, но в те дни это казалось обычной эксцентричностью, а не полномасштабной деменцией, которой оказалась.

Какое-то время Грейдон глядел на баночку. Это было ценным открытием. Это означало, что рыбина не имеет ничего общего с Олтоном, не с ним конкретно. Грейдон забросил жёлчные камни обратно в воду. Говноед был… был…

Он не знал, чем был Говноед. Чем-то, быть может, связанным с мёртвыми. Или воспоминаниями, или потерей, или скорбью, или надеждой, или чувством завершения. У Грейдона не получалось разобраться. В отличие от историй, где всё происходящее получало своё толкование, где у загадки была функция, пусть и не вполне ясная, где сверхъестественные процессы можно было объяснить — здесь подобное отсутствовало. Это было нечто иное. Что-то магическое, но непостижимое, в чём, возможно, и заключалась природа настоящей магии. Но Грейдон не мог это игнорировать, не мог повернуться спиной и жить, как ни в чём ни бывало, дальше, забыть пруд и создание, что обитало в нём.

Была история о волшебном лососе. Ребека рассказывала ему о нём, после её путешествия в Ирландию, где она встретила Лорри. Когда-то в одной заводи жил мудрый лосось, и ел волшебные орехи, и какой-то великий ирландский герой поймал эту рыбу и поджарил её, и это была довольно выгодная сделка, поскольку тот, кто съест эту рыбу, обретёт её мудрость.

Что случится, если Грейдон съест Говноеда? Получит ли он его мудрость? Или магию? Способность призывать мёртвых, разговаривать с мёртвыми? Или способность забыть мёртвых? В преисподней, вроде, была река, чьи воды заставляли тебя забыть, и Грейдон подозревал, что существуй такая река в реальности, то обитали бы в ней жирные коричневые канальные сомики, совсем как Говноед. Какая ещё рыба может обладать плотью забвения, как не безвкусный сом, питающийся отбросами?[4]

Разве Ребека не говорила, что рыбу также звали Грехоедом?

Неважно. Всё равно он никогда его не поймает.

Грейдон лежал под ивой и глядел в небо, а через какое-то время уснул.

Кто-то толкнул Грейдона в рёбра. Он открыл глаза, и над ним, одетый в мотоциклетную куртку, сапоги и джинсы, стоял его брат Олтон. Его волосы были мокрыми, даже его дурацкая козлиная бородка.

— Братан, в тебе говна больше, чем в этой рыбине, — заметил он.

— Олтон? — выдохнул Грейдон. Дерево издавало низкий, похожий на плач, шум, и ветви качались, несмотря на отсутствие ветра.

Олтон уселся на корточки рядом с Грейдоном.

— О, не вставай, — иронично попросил он. — Я не обижаюсь. В конце концов, я умер. Но ты-то нет.

— Олтон, я не понимаю, — пожаловался Грейдон. Это была простая истина, и она чуть не заставила его расплакаться: он не понимал, почему его мать потеряла рассудок, почему Ребека влюбилась в женщину, почему его брат погиб, почему аспирантура была такой сложной, почему Говноед поедал физические напоминания о его утрате, не забирая сами воспоминания.

— Никто не понимает, — ответил Олтон. — Может, оно и к лучшему. Слушай. Тебе не сто́ит есть эту рыбу. Не знаю, что случиться, если ты всё-таки съешь её, но это огромный монстр, который жрёт мертвечину, он не блестящий и серебристый и полный волшебных орехов. Забудь. Перестань жалеть себя. Приведи свою жизнь в порядок, пока она у тебя ещё есть.

При жизни Олтон никогда не говорил так прямо — он всегда исповедовал «живи и дай жить другим», но возможно, смерть изменила это.

— Чёрт, Олтон, мне тяжело, ты не знаешь, на что это похоже.

— Никто не знает, на что это похоже. И когда я говорю, что ты жалеешь себя, это вовсе не значит, будто это неправда лишь потому, что ранит твои чувства. Ты не можешь так дальше жить. — Дерево стонало всё громче, а ночь опускалась всё быстрее. — Я должен идти, — спохватился Олтон. — Уже становится поздно.