Диалоги снаружи и внутри - [20]

Изумлены ходящие пред Яхве:

Чист голос, как текучая вода!

Полезному не сделает вреда,

А вредное – смоковницей зачахнет.

Но пласт вверх дном – чернеет борозда.

Но пласт вверх дном – чернеет борозда.

И хлеб, и воля – достаются туго.

Ты вызов принял, будто кровный дар.

Случайно? но… покуда устоял.

Тугую стернь взрывает лемех плуга.

Вертись, земля, изнанкой на отвал!

Навстречу – листья мать-и-мачех луга.

Навстречу – листья мать-и-мачех луга:

Потверже – к небу, понежней – к земле.

Вот мера трав. И средство от недуга.

Прохладный свет на сумрачном тепле.

Поверь, природа помнит дальше нас.

Срастается с землей небесный пласт.

Цветет сирень, как девушка, упруга.

«Измятый плащ и вместо шпаги посох…»

Измятый плащ и вместо шпаги посох,

Но я люблю – так могут лишь калеки —

Медлительность дорог, открытый воздух,

Воскресших листьев долгожданный лепет.

Провинция, мой стих стучит в твой ставень

И бабочки колышет сонный парус.

Нигде вольней душа не расцветает,

Покинутей – не почивает старость.

Здесь не страны, земли не чуя темень,

Доходит мысль до простоты творенья,

Что всякий луч и стебель – несомненен,

Как вечность, проводя пустое время.

«Мне во сне явился облик милый…»

Среди миров, в мерцании светил…

И. А.

М а ш и а х:

– Мне во сне явился облик милый,

И сияли бездны и слои

Вдохновеньем первозданной силы,

И светилось имя: Эллои.

Несся дух над водами забвенья,

Над землей – подобием листа;

Крепла мысль, угадывались звенья

Повести – от света до креста.

(сожалея)

Но прервался сон мой – вот досада,

Никогда воочью не воспрянут

Семь цветов, семь нот, семь яблок сада…

А л а с т о р (таинственно):

– А восьмое – все соблазн и пряность?

Как любить – и не вкусить такое,

Если слов сильней, дороже смерти!

М а ш и а х (удивленно):

– Я искал… свободы и покоя.

А л а с т о р (про себя):

– Знай же цену пропасти и тверди.

(снисходительно)

Бредил ты, и бред твой воплотила

Моя воля… Свод ночной возник.

М а ш и а х (тревожно озираясь):

– Аластор, зачем нужны светила,

Разве мало света и без них?

А л а с т о р (увлекая в бездну):

– Прикоснись – как Девы тлеет локон!

М а ш и а х (испуганно):

– Кто она?

А л а с т о р (насмешливо):

– По имени назвать?

(горделиво)

Ты – мечтал о существе далеком,

Я – твоей мечтой… повелевать!

«Усну, а и во сне не спится…»

… Тени в пламя сбегут голубое.

И. А.

Т е н ь (бредя по берегу с Учеником):

– Усну, а и во сне не спится.

Все полнолунья дожидаться.

Разбилась жизнь, как черепица,

И ни обола – чтоб напиться,

И ни сраженья – чтоб не сдаться.

У ч е н и к (с надеждой в голосе):

– А помнишь, так же ночь молчала

Под аркой золотых ветвей,

И Эвридику у причала

Ласкал не ветрено Орфей?

Т е н ь (вполне равнодушно):

– Не верь, что тени теней слышат

И что друг друга узнают,

В подполье памяти лишь мыши

Железо времени жуют.

Тебя твоя заводит память

В тростник, которого уж нет;

Искать, задумывать, шаманить —

Тебе. Сегодня ты поэт.

У ч е н и к (смущенный):

– Ты пел – и по морям летело,

Смолкал – и души наизнанку!

Т е н ь (вдруг оживившись):

– Нет, песня пелась, как хотела

Затем, что добивалась тела,

Как голытьбы – игра в орлянку!

У ч е н и к (смущаясь еще сильнее):

– Все любишь?

Т е н ь (усмехнувшись, с намеком):

– Так не сводят с нею,

А то сольемся вместе – и…

(отворачиваясь)

Прости, с рассветом я бледнею.

Прости.

«Когда и в будущем одна печаль руин…»

Мы, оглядываясь, видим лишь руины.

И. Б.

Когда и в будущем одна печаль руин,

О, как во сне шепчу я жизни имя!

И губы тянутся к трилистникам терцин,

Воркуют голуби, как на карнизах Рима.

На форум дня стремятся лепестки,

Воркуют голуби, и помогаю им я.

В календы крошками кормила их с руки,

Смеясь, календул городских подруга.

И на колени опускались голубки,

На платье желтое, не ведая испуга.

Что миг? Что вечность? Дымная вражда.

О, если б выпасть из ее пустого круга!

Брать хлеб доверия, ценить тепло гнезда…

Ватикан

Твой каждый камень дьявольски красив,

Бог-Ватикан! Свой каменный массив

Богам и смертным ты явил, как вызов.

Мы на твоих ладонях площадей

Похожи на испуганных детей,

Блуждающих средь арок, стен, карнизов…

На площади пригрезится ли мне

Понтифика усталый взгляд в окне

Библиотеки папской, или это

Лишь преломленный отсвет в витражах

Иль блеск на алебардах-бердышах

Охранного гвардейского дуэта…

А уходя, спиною ощутив

Органной мессы сладостный мотив,

На мост Святого Ангела ступаем

И, как во сне, границу двух миров

Пересекаем, глядя в Тибр, как в ров,

Где мрак тюремных стен неисчерпаем…

«Жизнь, как платье, давалась на вырост и вот – коротка…»

Жизнь, как платье, давалась на вырост и вот – коротка.

В ней нелепым кажусь, хоть нелепей она выставляла.

Не хватает всего – голубого, без мути, глотка,

Воскового луча, что проник в заточенье Дедала.

Чем убыточней свет, тем цветней и отважней листва.

Как я осень люблю за такую с ней нашу напрасность!

Будет глубокомысленна и безупречно права

Вслед за этим зимы ледяная бессильная ясность.

Будут скованны речи речных говорящих камней.

Обесточатся ив оголенные черные прутья.

А пока – что за бред, что за чувства приходят ко мне!

По горящим узорам аллей пролагаю им путь я.

Инок

В сумерках по хляби шел, по полю,

Поднял взор – и не нашел колодца.

Вдруг припомнил: не за труд и волю —

За смиренье благодать дается.

Вот, решил от братьев удалиться,