Диалоги снаружи и внутри - [17]

История – судьбы миров в жуткий узел вязала.

И бледный архангел на арфе ей гимны играл…

А я все ползла под обломками черной фанеры

Средь вздыбленных свастик в окрестный вселенский

простор.

И белой звездою – светящимся ликом Венеры

В полуночном мраке горел чьей-то бабушки взор…

Ах, бабушка! Я ли с крыльца твоего с белым бантом

На русой косичке плыла по орбитам планет?

В столицу, Москву! И сквозь годы большим

музыкантом —

Уже утонченной арфисткой иду в белый свет.

Афиша, театр… Я – под светом пылающей рампы!

Ах, бабушка! Ты дождалась все же этого дня!

За тысячу верст в тусклом свете облупленной лампы

На главной газетной странице увидишь меня!..

О, сколько же лет… Я пришла к ней —

к ослепшей уж Марфе.

Стою под окошком. С пластинки чуть слышен романс.

Простит ли?.. Ведь я никогда не играла на арфе.

Играли меня… В блеске лезвий ножей в преферанс…

«Что странно в том? Ты стал однажды жертвой клеветы?…»

Что странно в том? Ты стал однажды жертвой клеветы?

Но это лишь явленье неподсудных древних истин.

Еще не раз Служитель их возьмет холсты и кисти

И разукрасит все твои дороги и мосты.

Он тоже человек! Он ненавидит подлеца!

И, ласковой Фортуне молодой целуя руки,

Он, долг отдав ей, полон вдохновенья сладкой муки,

Чистейшую слезу смахнет с горящего лица.

Что странно в том! Палач с секирой не приемлет лжи!

И чист его мундир, закон достоинства и чести.

И вы с ним, словно братья-близнецы, отныне вместе

Пойдете собирать в мешок колосья спелой ржи.

Что странно в том! Но ты из глубины души эссе

Достанешь, бросив на пол покосившейся светелки…

Уйдешь… Присядешь в пыльные сосновые иголки,

Последнюю версту обняв, рыдая на шоссе…

«Развилка… Замерзающие ели…»

Развилка… Замерзающие ели…

То гаснет, то опять горит фонарь.

Звезда сквозь наползающую хмарь

О чем-то тихо плачет безутешно.

О чем ее беда? Не обо мне ли?

Не я ль ее осколки в эту ночь,

Обжегшись, соберу в ладонь и прочь

Уйду, как призрак, теменью кромешной?

Где даль ее промозглая таится,

И что он мне, бездомному, сулит?

Под ветром ли заиндевевший скит

С огнем в окне свечи его нетленной

Иль зоркие глаза седой волчицы?..

И, к сердцу прижимая звездный тлен,

Я вдруг почувствую всей кожей плен —

Жестокого величия вселенной…

«Что ты знаешь, скажи, о возвышенной грусти…»

Что ты знаешь, скажи, о возвышенной грусти,

Об огромной душе, охладевшей, пустой,

О старинной иконе над свечкой святой

И о времени этом в обличии монстра?

Неужель ты не видишь, мое Захолустье,

На ветвях молчаливых березовых крон —

Эту белую-белую стаю ворон?

Не ордынское ли золотое потомство?

И не ты ль эту землю, не зная гордыни,

Сохранишь для свистящих имперских ветров —

Вдоль обочин, долин и заросших бугров —

Под крестами, вон там, у зеленого устья?

И, в грязи утопающей вечной святыней,

Как живое зерно на чужой борозде,

Тихо дышишь, спустившись к болотной воде,

Не виновно ни в чем, ты – мое Захолустье…

«Тихий Шепот… О нет, ты о нем не узнаешь…»

Тихий Шепот… О нет, ты о нем не узнаешь.

И, судьбе благодарен, спокойно черпаешь

Океан небосвода в глазах у друзей.

А мгновенье спустя за твоею спиною

Тихий Шепот крадется слепой тишиною,

Выжидая свой преданный час-фарисей.

Тихий Шепот… Он знает тебя, он – бессмертен!

Затаится неслышно, как замерший ветер,

И в хрустальных слезах поклянется в любви.

Ну, а ты помолчишь, словно инок смущенный,

Светом чистой звезды с головой облаченный,

И не зная, что он весь – в твоей же крови.

И метнутся у глаз пожелтевшие листья,

С молчаливой рябины багровые кисти

Задрожат над твоею наследной скамьей.

Ты увидишь закат у родного порога

И как в блеске его серебрится дорога

Под ногами твоими ползущей змеей…

«В сумрак ночи вползает малиновым заревом чудо…»

В сумрак ночи вползает малиновым заревом чудо

И к полудню взойдет в ослепительно белый зенит.

В изумленье земля, возгораясь огнем изумруда,

Слышит, как средь сияющих стрел первобытного блуда

В бездну канувший снова «Союз нерушимый» звенит,

И к смиренью седой патриарх призывает с амвона

Прижимающих к сердцу железо юнцов легиона.

Ранним утром восходит вселенское вечное диво.

«Третий Рим» просыпается в шуме зеленых ветвей.

А Голгофа Его слышит в грусти своей молчаливой,

Как в столетья имперские флаги возносит стыдливо

Мелодичный трезвон под луной просвещенных

церквей.

День проходит. Закат полыхает древнейший

И уносит в космический холод микроб уцелевший…

«Эверест бросил в ноги мне эти ступени…»

Эверест бросил в ноги мне эти ступени…

Я спускался по ним в золотые поля.

Бледный ангел мелькнул, грохотала земля,

Унося его лик за окном эшелона.

Умолкало на ветвях берез птичье пенье,

И пространство времен замедляло свой ход.

Опускаясь на землю, темнел небосвод,

Белый свет загоняя под крышу полона.

Дикий ветер кому-то кружась откликался,

И рвалась завывая метель за спиной.

Я стоял на уступе скалы ледяной

И глядел на поля у ее пьедестала…

Мне все кажется – я по ступеням спускался.

Гимн Вселенной пел тихий классический бас.

А предавшее сердце металось у глаз

И о вечности звездной жестоко шептало…

«Там взгляд, расплющенный перстом…»

Там взгляд, расплющенный перстом

Высокой праведной десницы,

Узрит, как птичьи вереницы

Простятся с сумраком полей.

Там, сидя под чужим крестом,

На пир бродяга опоздавший,