Диалог с историей (сборник) - [34]

Какой может быть справедливость? У греков и римлян это понятие олицетворяла богиня Фемида или Юстиция соответственно. И сейчас справедливость, английское «justice», воспринимается нередко исключительно как буквальное следование нормативно-правовым нормам, в том числе в рамках суда. Затем юридизм становится основополагающим принципом социального строительства. Но из Писания мы прекрасно знаем о фарисеях и о том, что любовь выше узко понятого «закона».

Так же и в одном из памятников древнерусской литературы, в знаменитом «Слове о Законе и Благодати» митрополита Иллариона, сказано: «О Законе, через Моисея данном, и о Благодати и Истине, через Иисуса Христа явленной, и как Закон отошел, (а) Благодать и Истина всю землю наполнили, и вера на все народы распространилась, и до нашего народа русского (дошла). И похвала князю нашему Владимиру, которым мы крещены были. И молитва к Богу от всей земли нашей».

Без высшей нравственности и любви «закон» восстает против своего творца – человека – и уничтожает его. Так общество оказывается в мире нормативного абсурда, в свое время изображенного в фантазиях Франца Кафки, антиутопиях Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли.

Закон без любви и справедливости также превращается в прокрустово ложе. Тем более что современный либерализм не только не учитывает наличие Божественного образа и подобия в человеке, но и говорит о человеке без культурно-исторической специфики – о «человеке вообще», «общечеловеке», никогда на самом деле не существовавшем в реальном мире. Разумеется, религиозные, нравственные, культурные ценности и идеалы являются помехой для такой усредняющей антропологии, которая и создает фундамент юридизма. В такой ситуации любая система законов превращается в ширму для произвола сильных мира.

Юридизм представляет собой один из вариантов технократического общества, это тоже технология в роли божества. Как за «невидимой рукой рынка» скрываются видимые руки транснациональных финансовых элит, так за «невидимой рукой» юриспруденции стоят конкретные групповые и персональные интересы.

Одна лишь нравственность, будучи важнейшим элементом традиции, действительно уравнивает людей – делает их отношения справедливыми: ведь традиция не может принадлежать отдельной группе и не может быть подвергнута «апгрейду» в чьих-то интересах. И это справедливо.

Не зря существует древнегреческое понятие δικαιοσύνη («дикэосúни»), которое означает «справедливость», «праведность». И это очень важная трактовка, которая еще и еще раз свидетельствует об органической связи между справедливостью и нравственностью, праведностью. Этимология русского слова «справедливость» также отсылает нас к понятию божественной правды.

Отсюда следует приоритет исторически сложившихся в национальной традиции социальных институтов над институтами конвенционалистского и глобалистского характера, приверженцы которых порой отрицают само существование наций, конфессий и иных исторических субъектов как якобы «воображаемых сообществ». Для них «воображаемые сообщества» нежеланны. А если вы нежеланны – значит, вас не существует. Или вы, как минимум, находитесь на «неправильной стороне истории».

Юридические механизмы сами по себе всего лишь инструмент. Они не создают сами себя, они – производное культурно-исторических форм. За ними должны стоять нравственные законы и ценности конкретной традиции, иначе они становятся инструментом власти, гегемонии и вседозволенности узких групп, а не основой справедливого порядка.

Невозможно гармонизировать интересы внутри государства, тем более на международной арене, если отделить справедливость от глубокого, проверенного веками нравственного основания. Моральные постулаты, нравственные нормы, хранимые как самой природой человека, так и религиями на протяжении тысячелетий, – это не ограничение свободы человека, не предлог для ущемления его прав. Человек не может жить в мире, спокойствии и счастье, если в социуме нет общих нравственных ценностей, которые всемерно поддерживаются обществом и государством.

Свобода как ценность нереализуема вне ответственности, которую добровольно берет на себя свободный человек. Этот выбор может быть связан с различными религиозными мировоззрениями, но он всегда обусловлен универсальным нравственным императивом.

Сегодня во многих странах ценности осмысляются в политико-философских категориях, нередко оторванных от национального культурно-исторического контекста. И хотя вышеупомянутая концепция «конца истории» ушла на периферию академической и экспертной дискуссии, в ряде обществ эти политические ценности объявляются идеалом, объявляются универсальными. А если так, то они должны быть распространены на весь мир без учета культурно-исторических особенностей разных стран и обществ. Например, людям говорят: существует ценность свободы человека. Да, эта ценность неоспорима. Но у национальных парламентов остается все меньше правовых возможностей свободно определять содержание этой ценности, не подвергаясь внешнему давлению, ревизии со стороны тех политических систем, которые провозглашают себя высшим авторитетом.