Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального) - [8]

Переверзева и Фриче, мало чем отличались от теории Семена Петровича.

Главное, что требовалось доказать, — это правило, что «ничего одинакового нет», никаких общезначимых объективных истин не существует, а следовательно, и границ для наших интересов никаких нет. Люди, захваченные этой идеей, сами часто были идеалистами в любом, в том числе и самом лучшем, смысле этого слова. «Материя», которую они докладывали обществу, то есть убеждение в том, что внутре у каждого человека то, чем он продовольствуется, — это была вера, у некоторых святая, у других более житейская. Но вера эта поддерживала атмосферу неверия в какие бы то ни было принципы, кроме практического интереса, пользы, целесообразности и силы, а это было чревато большими последствиями, которые со временем испытывали на своей шкуре сами служители новой веры в неверие. Возмездие пришло с неожиданной стороны, и оно было несоразмерно с личной виной, но так всегда бывает на этом свете. Правда, во имя истины часто делаются дела похуже, чем под знаком отрицания ее, но это уже другая сторона вопроса и дальнейшее продолжение той же «материи», которую докладывал конторщик Семен Петрович своей наивной слушательнице.

Вернемся лучше к философии и попробуем перевести на ее ученый язык вопрос о том, «что у че — ловека внутре есть». Это будет звучать приблизительно таю является ли наше сознание только переживанием определенной ситуации человеческого мозга и материальных общественных условий, в которых он функционирует, замкнуто ли оно своей стихийно сложившейся объективной нишей, или вменяемо и ответственно перед внешней инстанцией, более широкой, чем любая Standortgebundenheit, то есть привязанность к определенным условиям места и времени? Вот суть вопроса.

Если такая инстанция существует и наше сознание причастно к ней, то ему присущи не только слепота, объясняемая историческими или природными условиями, но и сознательность в собственном смысле слова, образующая его внутреннюю норму. В этом последнем случае можно сказать, что сознание при всей своей зависимости от «экзистенциального фона», то есть условий его существования в мире, все же до некоторой степени свободно от всяких границ, кроме исторических, что оно имеет своим содержанием истину, способно нести на себе отпечаток идеальной стороны бытия, если она существует, и является голосом всеобщности окружающего материального мира. Здесь также сознание зависит от бытия, но по — другому.

Некоторые выражения Э.В. Ильенкова внушают мысль, что для него важно было установить обще–39

ственную детерминацию сознания вместо естественной, природной, физиологической. Однако по существу, он имел в виду другое, а именно исторически обусловленную свободу сознания от всякой тесной детерминации его как природной, так и общественной. Возможна ли такая форма подчинения духа необходимому ходу вещей, которая одновременно была бы и относительной свободой его, относительной, но не иллюзорной, не только кажущейся, — вот вопрос, от решения которого зависит ценность современного материализма. Если говорить о философских взглядах Э. Ильенкова, то необходимо признать, что для него этот вопрос решался с полной определенностью.

Сознание нельзя свести к переживанию бытия, стоящего «позади» субъекта, и нельзя сказать, что духовная жизнь людей выражает эту зависимость с такой же однозначной определенностью, как магнитная стрелка, имеющая свойство обращаться к северу. Ибо в сознании людей, согласно его понятию, присутствует по крайней мере искра ответственности перед бытием всего объективного мира, за пределами нашей топосферы и нашей особой оптики. Сознанию принадлежит не только Gewissheit, по терминологии Гегеля, то, что кажется нам достоверным вследствие неизбежной обусловленности субъекта, но и Wahrheit, истина, в которой

кажущееся содержание становится безусловным, отражающим абсолютно сущее.

При всей человеческой зыбкости этих границ выйти из них нельзя. Они неизбежно возникают перед нами, как только мы начинаем думать. Мыслящее тело может быть предметом мысли, содержанием ее, но предмет мысли не обязательно мыслящее тело. Мы мыслим мозгом, но не мыслим при этом мозг, а если мыслим его, то как внешний предмет, и не можем так вывернуться наизнанку, чтобы орган мысли был тем самым и предметом ее. Подобно тому как глаз, видящий мир вещей, не видит при этом себя, так субъективное переживание церебральной структуры и общественной среды не совпадает непосредственно с сознанием окружающего мира, хотя и связано с ним. В общественной борьбе я могу занять позицию определенного класса, но если эта позиция сознательна, она не является простым продолжением моей классовой психологии (как думали теоретики экономистов и меньшевиков), а достигается только через посредствующее звено — картину отношений всех классов общества. В главных чертах это известно (со времени книги Ленина «Что делать?»), а углубляться в подробности не позволяет цель нашей статьи. Во всяком случае, классовую психологию пролетариата как продукт фабрично — заводского быта не следует смешивать с теорией про—