Дезертиры с Острова Сокровищ - [69]

Однако пример этот очень поучителен и достоин отдельного философского исследования, ведь он свидетельствует, что первоэлементы, которые удалось стабилизировать в их точной противофазе, способны активировать огромный заряд преобразующей деятельности, пусть даже в режиме ускоренного истощения изначальной силы. Если представить себе, что девиз «Обогащайтесь!» был бы провозглашен напрямую как идеал и духовная цель общества, он и в малой степени не смог бы стать тем генератором накопления, каким стал призыв «Служите Господу вашему!», понимаемый в духе протестантской этики.

История культов знает множество примеров иррациональных преломлений трансцендентного: жрецы Изиды и служители Кецалькоатля, мусульманские суфии и чаньские наставники. Но всем им, равно как и священнослужителям, придуманным Борхесом и Анджелой Картер, далеко до таких воплощений извращенности духа, как богоизбранные инвесторы и благочестивые менеджеры среднего звена. Макс Вебер прав: именно им и только им, апостолам собственной противофазы христианства, было под силу создать индустриальное общество, перешедшее затем в постиндустриальную стадию. Они воистину сотворили царство Маммоны – при том, что сам Маммона, действуй он от своего имени, никогда не смог бы возвести столь грандиозное и прочное царство.

Между тем свободный радикал христианства, «пойманный» в молекуле пользоприношения, совершил всю полезную работу, которую только можно было выжать в условиях хищнической растраты невозобновимого ресурса. Духовный заряд протестантской этики выдохся уже к началу ХХ века, как это и признавал сам Вебер. К началу следующего столетия первоэлемент христианства был вытеснен из активной противофазы и нейтрализован, «успокоен» цепями социальной инерции. Бланкисты застали духовное начало веры полностью распыленным, а христианское community безнадежно демобилизованным, напрочь забывшим о том, что такое земной вкус трансцендентного.

На наших глазах племена джунглей и прерий вновь приступили к радикализации христианства в некотором, почти химическом смысле, извлекая свободный радикал веры Христовой из инертной молекулы формального благочестия. Мы видим, что новыми душепреемниками вера в качестве comme il faut как разновидности службы или процесса производства полезного душеспасительного товара (и в этом качестве неуклонно проигрывающая конкуренцию психоанализу) принципиально не воспринимается; подавляющая часть прежнего наследия просто брошена как нечто неисправимое и мертвое. Сегодня происходит возвращение к самой ранней евангельской развилке, к чистоте первоэлемента, к изначальной стихии, еще не замутненной историческими превратностями. Тем самым духовная практика христианства становится пригодной для новых комбинаций, это особенно важно, учитывая, что контакты других проводков тоже «зачищены». Рассмотрим их вкратце.

* * *

В сберегающей экономике практика дарения предстает ничтожной величиной, которую можно просто не учитывать в балансе товарно-денежных потоков. Принятые сегодня подарки по своему происхождению суть те же товары: если вдуматься в выражение «массовая закупка рождественских подарков», оно, пожалуй, окажется не менее странным, чем «благочестивый менеджер среднего звена». Потребность дарить перехвачена и фальсифицирована на корню принципами товарообмена, и распознать в ней могучую самостоятельную силу (стихию) отнюдь не просто. А ведь как свидетельствует антропология, потлач, предшествующий сберегающей экономике тип дистрибуции вещей, в свое время безраздельно властвовал над обменами. Архаическое дарение было оформлено и, так сказать, обуздано ритуалом, но оно сохраняло открытость вовнутрь, психологическую достоверность причастности к стихии. Дилемма «быть или иметь», сформулированная Фроммом, не может возникнуть, когда сама жизнь (непосредственный обмен веществами жизни) предстает как иллюминация дарения. Сбереженное, сэкономленное бытие, подтверждаемое накоплением вещей и противостоящее трате, безоглядной предъявленности к проживанию, – это дилемма именно общества потребления, где всепроникающая экономия становится наконец экономией самой жизни. Время не тратится понапрасну на беспечное проживание, а конвертируется в сумму вещей, имеющую определенное денежное выражение.

Сэкономленное, то есть изъятое из авантюр, странствий, из коллективной чувственности, время сбрасывается в лихорадочный шопинг, замещающий все прочие модусы расходования себя, своего основного витального ресурса. Логика накопления-сбережения вытесняет дарение из больших обменов и расфасовывает его по малым автономным кругам: мы видим круг внутрисемейных обменов, ритуальный микропотлач (подарки к Рождеству, к 8 Марта), круг обслуживания юбилеев…

Реформа, утверждающая и санкционирующая противоестественный ход вещей, приживается далеко не сразу: как отмечал историк и антрополог Борис Поршнев, европейское хозяйственное право Средних веков изобилует актами, запрещающими и законодательно ограничивающими дарение. Благо-дарность как принцип заменяется принципом эквивалентного возмещения. Но успешное обуздание дарения, его вытеснение из числа основных движущих сил социального метаболизма вызвано даже не самой по себе «неблагодарной» товарно-денежной эквивалентностью, а тесно связанными с ней психологическими преобразованиями. Стяжателям удалось сформировать настороженное отношение к дару – причем и здесь решающая роль принадлежит протестантской этике. По