В европейской философской традиции вопрос об истине (об истинном познании, о жизненной истине и т.д.) всегда был одним из решающих; в то же время ложь достаточно редко становилась предметом специального интереса; ложь принято скорее обличать, чем исследовать. 13 сущности, тотального исследования лжи во всем многообразии ее модусов еще не было предпринято: затрагивались, в основном, этические и логические аспекты лжи.
Целью данной работы является отслеживание форм присутствия лжи в мире, выявление места лжи в структуре сущего — ее онтологии, а также той меры, в которой ложь может быть устранена из теоретического и практического разума, из сферы человеческого вообще. Поэтому предметом работы является не ложное или лгущее сознание, а сознание, способное ко лжи, или Л-сознание, «это сознание» — «разумность человеческого типа»
Первое, с чем мы сталкиваемся, обращаясь к философскому дискурсу истины, состоит в простом факте — истина не дана сразу. В неустранимой двойственности человеческого познания истинное познание требует некоторых усилий, выполнения специальной процедуры. Характер процедуры, которую требуется выполнить для получения истины, может быть различным: всматривание-воспоминание (Платон), доказательство (Аристотель), приведение к ясности и отчетливости (Декарт). Условием получения истины может оказаться не только гносеологическая процедура, но и, например, аскетическая (преобразование себя, выход из обычного состояния). Однако в любом случае истину приходится искать, до нее нужно докапываться. По мнению Платона, истина имеет особую топику — она пребывает в сфере идей (эйдосов) и непосредственно невидима; ее можно усмотреть лишь особым внутренним зрением, способным проникнуть в пределы сокрытого. Понимание истины как чего-то противоположного видимому является преобладающим и в дальнейшей философской традиции. Если «сущность» противополагается «видимости» (или «кажимости», «явлению»), то свойство «быть невидимым» оказывается моментом собственного определения сущности. Согласно Гегелю, сущность просвечивает через собственную видимость, но помимо этого сущность явлена и в иновидимости, и как раз иновидимость покрывает сущность неким покровом, многоцветьем наличного бытия, в котором собственное свечение сущности (истина) едва различимо.
Принципиальное разделение мира на «явленное» и «скрытое» приходится отнести к условиям возможности самого сознания; точнее — к видеологической раскладке «этого сознания». Именно так de facto поступает Кант, помещая мир вещей самих по себе (ноуменов) по ту сторону видимого; однако необходимость невидимого горизонта (в чем-то тождественного сфере эйдосов Платона) не вызывала у Канта сомнений. Основное возражение, выдвигаемое Гегелем, о том, что сфера сущностей, вещей в себе, становится излишней, коль скоро никак не сказывается в дальнейшем, разумеется, приходила в голову Канту, однако он не дал эксплицитного ответа на легко предвидимое возражение. Ответ, с известными вариациями, был дан Гегелем и Гуссерлем. Он вкратце сводится к следующему: для того чтобы нечто стало видимым, его требуется не только высвечивать, но и оттенять; речь может идти о негативном условии возможности сознания, о непрозрачном, скрытом горизонте (если оставаться в пределах паноптической метафоры).
Любопытно, что Хайдеггер, пытаясь избежать отождествления истины и невидимости, принципиально определяет истину как «не-сокрытость» («алетейя»). Но, во-первых, эта несокрытость погружена в забвение бытия, а, во-вторых, потаенность и спрятанность — вовсе не единственный способ сокрытия.
Стекло скрыто, невидимо, поскольку оно прозрачно, поскольку смотрят сквозь него. Самое прозрачное и ясное стекло лучше всего и укрыто. Еще более оно укрыто, если происходящее за ним открывает жизненно важный вид и сразу приковывает внимание. Отнесем стекло к «поверхностям-1» и отметим: сознание устроено так, что «поверхности-1», или «первые поверхности», для него невидимы, ибо прозрачны.
Есть и другой род невидимых поверхностей, которые мы назовем «поверхности-2», или «вторые поверхности». Они, напротив, отражают все лучи (зеркальный эффект), и благодаря их возвратному потоку (рефлексии) виден глядящий в них. Сознание устроено так, что «вторые поверхности» для него также невидимы, и лишь эта двойная невидимость задает онтологическое место субъекта (или, словами Канта, отвечает на вопрос, «как возможен субъект?»). Продолжая оптическую аналогию, выделим «поверхности-3», или «третьи поверхности», образуемые из разных степеней оплотненности-прозрачности, где можно «рассчитать процент» присутствия субъекта и присутствия объекта, а также топику такого присутствия. Это — существа, предметы, эталоны, замыслы, идеи, химеры.
Наконец (отнюдь не для исчерпания всех возможных случаев), выделим класс «поверхностей-4», или «четвертых поверхностей», — «черных ящиков», ничего не пропускающих и ничего не отражающих. С точки зрения оптики они неотличимы от «поверхностей-1» (в обоих случаях световой луч не способен принести никакой информации), но тут аналогия с оптикой и кончается. Сознание устроено так, что «поверхности-4» для него видимы. В философии зафиксировано множество описаний «четвертых поверхностей», и спор шел главным образом об их статусе. Среди самых глубоких и аналитичных результатов можно отметить Кантову «вещь в себе». Она непознаваема (верно для «аналитической оптики»), но она ведь выявлена, и даже задано ее место во взаимодействии сознания и мира. «Поверхности-4», или «вещи в себе», должны иметь определенные различия между собой, хотя бы различия в локализации, неотождествленности координат в топике сознания.
