— Еще бы мне не помнить этого ужина в крещенский сочельник во время войны! — воскликнул капитан граф де Гаран.
Я был тогда вахмистром в гусарском полку и уже недели две бродил разведчиком вокруг немецких передовых постов. Накануне мы зарубили несколько уланов и сами потеряли трех человек, в том числе беднягу Родвиля. Вы его хорошо помните — Жозефа де Родвиля.
А в самый сочельник капитал приказал мне взять с собой десять кавалеристов и с ними занять и удерживать всю ночь деревню Портрен, где за последние три недели произошло пять стычек. В этом осином гнезде не осталось неповрежденными и двадцати домом в нем не нашлось бы и дюжины жителей.
И вот, взяв с собой десять гусар, я отправился в путь около четырех часов. К пяти мы добрались в кромешной тьме до первых домов Портрена. Я велел остановиться и приказал Марша — вы хорошо знаете Пьера де Марша, который потом женился на мадмуазель Мартель-Овлен, дочери маркиза де Мартель-Овлен, — пробраться одному в деревню и привезти мне донесение.
Я взял с собой только волонтеров, и все они были из хороших семей. На службе, знаете, приятно не иметь дела с мужланами. Этот Марша был ловкач, каких мало, хитрый, как лисица, и гибкий, как змея. Он нюхом чуял пруссаков, как собака чует зайца, находил продовольствие там, где мы без него умерли бы с голоду, и с непостижимым искусством добывал сведения у всех и каждого, и притом верные сведения.
Он вернулся минут через десять.
— Все в порядке, — сказал он. — Уже три дня здесь не было ни одного пруссака. Ну и мрачна же эта деревушка! Я разговаривал с монахиней, которая ухаживает за четырьмя или пятью больными в покинутом монастыре. Я приказал двигаться дальше, и мы очутились на главной улице. Справа и слева смутно виднелись стены без крыш, едва заметные в глубокой тьме. Там и сям в окне поблескивал огонек: какая-нибудь семья осталась на месте, чтобы караулить свое полуразрушенное жилье, семья храбрецов или бедняков. Заморосил дождь, мелкий, холодный, и, не успев еще промокнуть, мы уже замерзли от одного его прикосновения к нашим плащам. Лошади спотыкались о камни, о балки, о мебель. Марша спешился и вел нас, держа свою лошадь в поводу.
— Куда ты нас ведешь? — спросил я его.
Он отвечал:
— Я нашел жилье, и притом отличное!
Вскоре он остановился у небольшого буржуазного дома, сохранившегося в целости и наглухо запертого; дом выходил на улицу, позади него был сад.
Крупным булыжником, подобранным возле забора, Марша сбил замок, взбежал на крыльцо, плечом и коленом высадил дверь, зажег огарок, который всегда носил в кармане, и провел нас в благоустроенное, уютное жилище местного богача, показывая дорогу с уверенностью, совершенно изумительной, словно он уже раньше жил в этом доме, хотя видел его впервые.
Двух человек мы оставили на дворе сторожить лошадей.
Толстяку Пондрелю, шедшему за ним, Марша сказал:
— Конюшни должны быть налево; я приметил их, когда входил; поставь туда лошадей, они нам не понадобятся.
Потом повернулся ко мне:
— Ну, распоряжайся, черт побери!
Он всегда поражал меня, этот весельчак. Смеясь, я ответил:
— Я расставлю часовых на всех окраинах. Потом вернусь сюда.
Он спросил:
— А сколько человек ты берешь?
— Пятерых. В десять вечера их сменят другие.
— Отлично. Четверо, которых ты мне оставляешь, раздобудут провизию, займутся стряпней и накроют на стол. А я разыщу, где спрятано вино.
И вот я отправился обследовать пустынные улицы до самого выхода в поле, чтобы расставить часовых.
Через полчаса я вернулся. Марши сидел, развалившись в большом вольтеровском кресле, с которого он снял чехол, — из любви к роскоши, как он выразился. Он грел ноги у камина, покуривая отличную сигару, аромат которой наполнял комнату. Он сидел один, опершись локтями о ручки кресла, втянув голову в плечи; глаза его сверкали, лицо разрумянилось и выражало полное довольство.
Из соседней комнаты доносился стук посуды. Блаженно улыбаясь, Марша сказал:
— Дело идет на лад: в курятнике я отыскал бордо, под ступеньками крыльца — шампанское, а водку — пятьдесят бутылок самой лучшей — в огороде под грушевым деревом; оно при свете фонаря показалось мне что-то подозрительным. Из существенного у нас — две курицы, гусь, утка, три голубя и дрозд, которого мы нашли в клетке — только птица, как видишь. Сейчас все это готовят. Премилое местечко!
Я уселся против него. Огонь камина обжигал мне нос и щеки.
— Где ты достал дрова? — спросил я.
Он ответил:
— Дрова отличные — барский экипаж, карета. Это краска дает такое яркое пламя, прямо-таки пунш из масла и лака. Благоустроенный дом!
Я хохотал: очень уж забавен был этот плут!
— И подумать только, что сегодня крещенский сочельник! — продолжал он. — Я положил боб в гуся, но нет королевы, — вот досада!
— Досада, — как эхо, повторил я, — но что же я тут могу поделать?
— Отыскать их, черт возьми!
— Кого?
— Женщин.
— Женщин? Ты спятил!
— Нашел же я водку под грушей и шампанское под крыльцом, а ведь у меня не было никаких указаний. У тебя же имеется точная примета — юбка. Поищи, дружок!
У него было такое важное, серьезное и убежденное выражение лица, что я уже не понимал, шутит он или нет.
