Действующие лица - [16]

Утешься впрок, упечалься вспять, незримой слезой стеки;

В этом сумраке ночи не разглядеть, в упор не ущупать фарта.

Но до двадцать второго через неделю сущие пустяки,

А там хоть чем, хоть рукой подать до света, до птиц, до марта.

* * *

По замкнутой трассе едва семеня,

С мурлом о небывшем судача,

Мой бог оказался умнее меня,

И это – навряд ли удача.

Во всём своему потакая уму,

Он то не горит, то не тонет.

Он тоньше, хотя бы уже потому,

Что лишней заботой не донят.

Незримое нечто он тайно сгустит,

Им тайно отравит фужер твой,

И слово сомлеет, и смех загрустит,

И дар твой окажется жертвой.

Он в мыслях отточием, в недрах торчком,

Он в горле, и в зеркале он же,

А я, совокупный, слабею очком

На перестраховочной лонже.

Мой ангел-хранитель, мой гений земной,

Рекущий грешно и невнятно,

Мой бог оказался не очень-то мной,

Но кто проиграл, непонятно.

«Воистину поэт: всё в дело, всё в огранку…»

Я памятник себе воздвиг.

Не наступите.

Вс. Зельченко

Воистину поэт: всё в дело, всё в огранку,

Божественный укол учуяв спозаранку,

Нанизывает мир на копьецо зрачка.

Всё владит в мерный стих – баранку ли, вагранку,

Апрель в Ессентуках и монорим сверчка.

Воистину похож, не опытом, но ликом,

Скользящим вдоль чела сканирующим бликом,

Мерцанием в глазу классических химер…

А местность возбуждать неукротимым кликом

Есть тысячи ходов, вот первый, например:

Подкрашенной водой плеснуть по трафарету,

Лукаво надписать: «Себе, анахорету»,

С три короба наврать, как некогда Улисс,

И наконец, вопя – «Карету мне, карету!»

Вдруг выскочить в носках из северных кулис.

Одышливый, с лицом бескрайним, как полати,

Как Бенедиктов, глух, как Вяземский, в халате,

Он в Риме был бы гусь, в Афинах гусевед,

Предмету вопреки умеющий некстати

То звук перенапрячь, то перепудрить свет.

Воистину судьба: не ведая препоны,

Уже при жизни стричь завидные купоны,

И вдруг сплошной клистир и ацидофилин,

Эрато извела помпоны на тампоны,

И надувной Пегас уплыл, как цеппелин.

сентябрь 1994

«Мир от меня отстал. Возможно, что забыл…»

Мир от меня отстал. Возможно, что забыл.

Сказать ли – повезло? Не знаю, не уверен.

Неволюсь тем, что есть. Так, глядя на кобыл,

Судьбу благодарит тяжелобрюхий мерин.

Так басенной лисе не в тему виноград,

Так песенный сурок забил на савояра.

Мир от меня уплыл: ни терний, ни наград,

Лишь зеркало из тьмы подмаргивает яро.

Напрасно я считал, что нет меня среди

Угрюмых долбунов, заносчивых и хитрых.

Напрасно я себе командовал: «Следи» —

Но не было меня ни в перечнях, ни в титрах.

Надменность красоты, насмешливость ума

Напрасно я ценил и примерял напрасно.

Навязчивый, как стыд, как вера, как чума,

Кидался на рожон и выглядел непраздно.

Сошло. На нет и с рук. Искомая строка

Колеблется едва, влекома тёмным даром.

И всё-таки я жив. Невыносим пока.

И ласково дышу на ладан перегаром.

2.11.98

Достаточно свободные стихи про что угодно

Про свободные стихи

Мой приятель Туловищев

Сочинял изумительные стихи:

Чеканная рифма,

Упругий ритм,

И мыслям при этом было

довольно просторно.

Но однажды

некий развинченный тип

Из тех, которые,

Когда все резко сделают

«Кру-гом!»,

Оказываются впереди,

Сказал ему: – Туловищев,

Ваши стихи, конечно,

вполне и весьма,

Но слишком традиционны.

Мой приятель опечалился

и спросил:

– А что же мне делать?

– Пишите свободным стихом.

– Мой стих свободен, —

Гордо ответил Туловищев, —

Он зависит только

От состояния моих мыслей.

– Вы ошибаетесь, уважаемый.

Свободный стих – это жанр,

В котором нет места

Оковам чугунного метра

И бренчащим болванчикам рифм.

– Свобода – это неряшливость, —

Грустно заметил мой приятель,

Но к совету прислушался…

Однажды в конце октября

Я зашёл к Туловищеву домой.

Он сидел весь в бинтах и гипсе

И переписывал «Онегина»

Свободным стихом.

– Поэзия рафинируется, —

Сказал он мне доверительно, —

Ни оков, ни болванчиков,

Только мысль,

Голая и естественная,

Как задница павиана.

– Что с тобой случилось?

Эти бинты, этот гипс…

– Хотел улететь на юг, —

Ответил он с горечью, —

Браконьеры не дали.

– Туловищев, ты сошёл с ума! —

Воскликнул я в отчаянии.

– Я знаю, мне говорили.

Но как жизни прибавилось,

Как прибавилось жизни,

Если б ты знал.

Про корни

Вертлявые шелушащиеся корни

Выползают на поверхность,

Снуют в неподвижной траве,

Цепляются за камни и стволы,

Греются на песчаном обрыве,

Скрывая в незримых недрах

Связующее начало.

Не так ли слова,

Жужжащие, свистящие, блеющие,

Сплетающиеся в речь,

Порхающие в листве

вечерних газет,

Образующие бессмысленные

созвучия,

Таят в неведомых недрах

Непостижимую связь?

Что единит сыча и сычуг,

Лебёдку и лебеду,

Сирень и сирену?

Допустим, возможно вообразить

Из окон клуба

Клубы табачного дыма, —

Но куда мы пристроим клубни?

Допустим, можно соединить

Жабу и жабры —

Но при чём здесь жабо?

Можно представить старину Лота,

Играющего с дочерьми в лото

На фоне цветущего лотоса,

Но это будет всего лишь

Условное суесловие,

Эквилибр с эквивалентами,

Вензеля левизны…

Однажды дерево рухнет

И корни взлетят на поверхность,

Являя своё единство.

Однажды пустое созвучье

Исполнится странного смысла

И обретёт свободу.

Не так ли запрошлым летом

Твою фату кружевную

С моей фатовской гримасой

Связал равнодушный Фатум?

26.02.86

Про время

Вдруг примерещилось

И как-то сразу окантовалось,

Будто я пережил время.