Действующие лица - [14]

И мать Земля воистину сырая.

В озябших небесах сквозной петит

Последней стаи. С чувством самурая,

Закрасившего кровью свой позор,

Смотрю вослед. И стекленеет взор.

20.10.93

«Новое поколение вымирает…»

Новое поколение вымирает,

Демонстрируя полное оголение

Нервов, нравов, телес, и даже, вроде бы, выпирает

Странный какой-то орган на месте совести,

Имеющий видимой целью преодоление

Сил, понуждающих ногу ступать, колесо везти.

По-другому не скажешь – именно вымирает,

Не поголовно, как скот или войско на поле боя,

А подушно, полично, и, значит, не вымеряет

Сокровенными сроками время существованья,

А, допустим, перестаёт различать зелёное и голубое,

Но зато совершенствует способы усвоенья и доставанья…

Ни состраданья, ни зависти, как о себе самом.

Апокалипсис затянулся. Агасфер, страдая за давнее,

Потянул за собою всех. При этом те, кто с умом,

Уверяют прочих, что, дескать, приспело время метаморфоз.

Прочие верят и от этого выглядят еще забавнее.

В воздухе медленно распускается хлорофос.

5.05.96

Тяжёлая вода

Конец августа

тысяча девятьсот девяносто пятого года.

Просыпаюсь за полночь

в ярости от ликующе-страстного гуда

И тут же давлю источник вокала —

недососавшего жизнь мою гада.

В окне, шурша и причмокивая,

разволакивается вчерашней газетой обещанная погода.

Морфей мгновенно слинял,

и можно подвигать извилинами, покуда

Ещё не мотает жилы твои на скребки и на метлы

дворничих разухабистая бригада.

От первой же мысли о том,

что жизни осталось так безнадёжно мало,

Во лбу мгновенно мелеет,

во рту – как будто в похмельных потьмах

по ошибке наелся мела;

Тем более волны житейского моря уже рассекаешь,

не как фрегат, а в качестве мола.

Вообразишь, смутишься, одно и подумаешь:

«Эк тебя заломало»,

Порождённая наспех химера, стряхнувши небытие,

тебя же и поимела.

Всё надеялся: как-нибудь перемелется,

да никак не вымолить время для перемола.

За окном между тем занялось:

заиграло, запело, ударило светом,

на стене взбликовало фото

Сочинителя Л. с бородой нараспашку,

с ущербной улыбкой провинциального фата;

Из-за шкафа смущённо вылез призрак счастья

с традиционным приветом от господина Фета.

Оставалось начать: забегать, врубить, сполоснуть;

оставалось жить – была бы охота

За тобой максимально неощутима,

и потому никаких сверхпрограмм

от романа с суперзвездой до поедания суперфосфата —

Вот одно из главных условий

успешного наведенья психотроп и мостов,

а проще сказать – душевного марафета…

Конец августа и бесчисленных репетиций

ещё в июне обещанного действа,

называемого «Прощание с летом».

От судьбы не уйти – так известный праведник,

спасшись из города грешников,

погибшего в пламени лютом,

Всю свою благодать профукал в момент,

затеяв инцест с дочерьми,

и звали этого старого греховодника Лотом.

Вот и я таков – не в смысле инцеста, а раб судьбы —

вот и дергаюсь, что твой юнкер Шмидт с пистолетом,

Глядя с горечью, как осина, и клён, и лиственница,

уходя, приветствуют нас безмолвным салютом,

А ночами всё гуще тянет в окно гнилью и сыростью,

понимаем, что гибелью, а говорим – болотом.

Август – октябрь 1995

Просьба

Памяти Эрика

Пять лет миновало с того сволочного дня,

Когда ты ушел в песок и тебя не стало.

Сквозь мерную дрожь вечереющего огня,

Сквозь сонную взвесь магнетического кристалла

Слежу за тобой, за условно живым, за тем,

Как ты говоришь беззвучно, куришь без дыма,

Как ты выбираешь из переплетенья тем

Не ту, воплощенье которой необходимо

Паскуде-издателю, как для пупка бандаж,

Костыль для ходьбы, извиненье для выраженья;

И вот уже резво скачущий карандаш

Кропит белизну, разгружая воображенье…

Но как бесновался, как выл я пять лет тому,

Метался меж сосен, себя невпопад жалея,

Как сердце топил, как немой идиот Му-му,

В клокочущей смеси портвейна, чернил, елея,

Как память крестил, как осеннюю тьму монах,

Как в сумерках шёл по Сенной за тобою следом,

И как, объявившись в моих суетливых снах,

Ты вёл себя так, словно что-то про что-то сведал.

Про что? – намекни, просвети, не оставь слепцом,

Надеждой плесни по уныло цедящим жилам.

Вот я – неглубокий старик с проходным лицом,

Мне верить в ничто, в пустоту уже не по силам.

Продлить отраженье? Небывшее освежить? —

Не дай угодить врасплох на скорбные дроги.

Как мама моя, атеистка, кричала: «Жить!» —

Полгода кричала: «Жить!» на смертном пороге.

24.09.93

Воспоминание в пионерском лагере Ижорского завода (пос. Тюрисевя, ныне Серово)

Воспоминанье, круглое, как дата,

Восторжен и болтлив, что твой дебил,

Здесь, в пионерском лагере когда-то

Я Гольдину Викторию любил.

Тому назад лет сорок с лёгким гаком

Я сочинял сей образ впопыхах

Вот в этих соснах, выпачканных лаком,

Вот в этих недовытоптанных мхах.

Неотвратимый, жаркий, словно дьявол,

Я вис и вился, каменел и мчал,

В её зрачках то плавился, то плавал

И что-то неизбежное мычал.

Смугла, туманноока, бурноброва,

Всегда одна, навязчиво одна,

Она была не то чтобы сурова,

Но как-то вдохновенно холодна.

А всё же зрела, всё-таки внимала,

Ответный пламень вспыхивал и тух,

Но результата слишком было мало

В сравненье с тем, что изнуряло дух…

Теперь здесь осень. Радужные пятна,

И воздух, кисловатый, как вино.

И что казалось встарь невероятно,

За давностью времён исключено.

Исключено. А было бы забавно