Действительно ли была та гора? - [24]

После короткого молчания первым заговорил конюх Шин, он сказал, что рад видеть единомышленника. Он, кажется, даже неуверенно похлопал несколько раз. Затем он спросил брата о том, верит ли тот в торжество социализма. Брат, словно религиозный фанатик, энергично выкрикнул:

— Верю!

— То, что наша народная армия сдает позиции, — всего лишь временное тактическое отступление, поэтому прошу верить в то, что в ближайшем будущем мы снова вернем Сеул.

В этот раз никто никого не спрашивал. Шин без всякого снисхождения быстро и жестоко разделил нас на две группы. Он сказал, что брат, который не мог двигаться, и старая мать могут остаться, но я и олькхе с детьми должны эвакуироваться на север. Действительно, это был изящный способ разделения целого на две части без единой капли крови.

— Даже если поверить в то, что вы, товарищ, получили ранение, не служа в армии южан, как мы можем поверить в вашу приверженность нашей идеологии лишь на основании какого-то удостоверения жителя провинции? — продолжал говорить конюх Шин. — Хотя именно удостоверения жителя были сделаны для того, чтобы выделить красных. Вы можете доказать, что вы, товарищ, не реакционный элемент, только если вы с радостью отправите жену с детьми и сестру на север.

Олькхе сказала, что она хотела бы уехать, оставив здесь одного ребенка. Эти слова прозвучали как согласие на эвакуацию. Нам разрешили выбрать, кого из двух малышей оставить, а кого забрать с собой. Мы, прекрасно зная, что нет в мире женщины, которая оставит грудного малыша, пользуясь предоставленной нам крохотной свободой, как могли, тянули время. Нам казалось, что хотя бы так можно было избежать новой грозящей нам беды, свалившейся на нас как снег на голову. Казалось, если мы будем сидеть сложа руки и молчать, тут же случится что-то непоправимое. Время шло.

Похоже, троица думала, что нас нельзя оставить без присмотра даже на час. Конюх Шин подстегивал меня, не давая и минутной передышки. Он хотел, чтобы я быстрее закончила список репатриантов. За исключением двух взрослых из нашего дома, изменений в составленном списке не было. Несмотря на то что я уже несколько раз подавала отчет с детальным описанием места назначения, людьми, связанными с этими местами, их социальной принадлежностью и тому подобным, не было дня, чтобы к списку не придирались, говоря, что не хватает какого-то обязательного пункта. Наконец наступил день, когда осталась только работа по выдаче мандатов и продовольственных талонов, но, так как из нашего дома добавилось всего три человека, это была легкая работа. Когда наступил назначенный срок отправления, нам сказали, что наша семья может получить мандат и продовольственные карточки на рис, не проходя сложной процедуры с самого начала. Говорили, что если в любом частном доме или доме для ночлега предоставить одну из карточек, нам дадут еду, взамен хозяева смогут получить за карточку от государства рис в указанном количестве. Карточка давала нам, беженцам с юга, возможность не тащить с собой еду. Это было похоже на сон. Впервые спустя примерно два месяца с тех пор, как северяне вошли в Сеул, продовольственная политика, не дав нам ни крупинки риса, снабдила нас фантастическими продовольственными карточками. Политический аппарат севера мог гордиться своим проектом. Когда нам выдали эти удивительные талоны, мы стали рассматривать их, усевшись в круг.

— Говорят, что стоит только показать их, как в любом доме без лишних слов дадут еду, — сказала олькхе.

— Не может быть! Правда? Эти два клочка бумаги являются мандатом и продовольственными карточками?

Брат говорил так же, как когда принес в дом свою первую премию в сто вон[27]. Он внимательно рассмотрел мандат и продовольственные карточки. Однако мы не думали, что по карточке действительно можно получить рис. Более ценным документом мы считали мандат. Поход на концерт коллектива художественной самодеятельности сослужил нам хорошую службу, мы поняли, что должны тронуться в путь, обладая как минимум чем-то вроде армейского пароля.

По документам, мы должны были сначала поехать в город Кэсон. Но я не думала, что последним городом на нашем пути станет именно он. Для меня такое возвращение на родину было ничем не лучше, чем эвакуация в совсем незнакомую местность. Когда я говорила «последним городом», то имела в виду самый южный город от тридцать восьмой параллели. Похоже, лишь перейдя тридцать восьмую параллель, мы окажемся в счастливом социалистическом раю, где в любом доме сможем получить еду благодаря продовольственным карточкам, но мне совершенно не хотелось добираться до этого рая. Проблема была не в том, хорошо там было или плохо, а в отсутствии уверенности, что я смогу адаптироваться. Наверное, я чувствовала то же, что и зверь, пятящийся от грозящей ему опасности.

Даже мысль о том, что я окажусь в родном городке Пакчжольголь, не могла стать для меня утешением. Я не знала, что стало с родным домом, остался ли он целым и невредимым. Кто его охраняет и ухаживает за ним? Но, как бы мне ни хотелось там побывать, какая бы ни шла ужасная война, мне не хотелось возвращаться на родину с позором. Мне хотелось вернуться туда если не со славой, то хотя бы с какими-то достижениями, которыми можно было похвастаться. С тех пор, как я уехала оттуда в восемь лет, и до тех пор, пока не началась война, не было случая, чтобы я приезжала на родину, не имея какого-нибудь повода для гордости. В первое мое возвращение мать одела меня в европейское платье, во второе — попросила похвастаться перекинутыми через плечо коньками, на которых я даже не умела кататься. Я знала, что европейское платье и коньки в той деревне видели впервые. Это вызывало чувство гордости. Каждый раз, когда я навещала родные места, после того как стала первой из девушек нашей деревни, поступившей в старшие классы полной средней школы, от страстного желания, чтобы все люди деревни вышли встречать меня, казалось, разрывалась грудь.