Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе - [184]

Здесь течение времени теряло свою размеренность, в любой день из-за какого-то инцидента время до освобождения могло растянуться еще на полгода и год.

Кроме «режимных» инцидентов, меня угораздило попасть еще и в «политический». Из Пятого отделения в столовой работал политзэк Саша Симкин. Мне про него рассказывали, но не совсем внятно. Дабы выяснить обстоятельства его дела, я написал ксиву с вопросами, которую незаметно передал, когда Симкин собирал у нас ложки после завтрака.

Это оказалось большой ошибкой. В обед Симкин неожиданно, вместо сбора ложек, напрямую отправился через всю столовую ко мне — чуть не демонстративно держа в вытянутой руке листочек бумаги. Надзиравшая Вера-шпионка ксиву отобрала — пока она пробиралась через поднявшихся с места зэков, прочитать листок я все же успел.

Симкин был сварщиком — вполне типичный тихий еврей-рабочий, — жил в Петропавловске-Камчатском. В тридцать лет захотел эмигрировать в США. По обычной для советских людей темноте почему-то решил, что для этого нужно совершить некий акт протеста, после чего его с объятиями встретят в посольстве США и каким-то образом — по подземному тоннелю? — отправят в Америку.

Симкин поехал в Москву с пачкой политических листовок, которые разбросал с верхнего этажа ГУМа. До посольства США он не добрался — оказавшись вместо этого в СИЗО «Лефортово». Далее его путь пролегал назад в Петропавловск-Камчатский и оттуда — в Благовещенскую СПБ.

Все это Симкин описывал в трех строках, но затем шел текст, написанный явно не для меня. Он объяснял, что «совершил преступление», потому что был психически болен. Сейчас он понимает, что был болен, и сожалеет об этом. Еще больше он сожалел, что психиатры СПБ его чудесного выздоровления не замечают и держат здесь уже четвертый год. Кроме того, Симкин четко написал в своей ксиве, что отвечает на мои вопросы.

По пути в отделение Егорыч ругался на Симкина крутым матом:

— Эта сука решила пожаловаться и поплакаться врачам — и подставила тебя.

Егорыч был прав, оставалось только ждать реакции Бутенковой. Первым ее, правда, почувствовал сам Симкин, которого закрыли в отделении и не вывели на работу. На следующий день в отделении остался и я. Далее последовал допрос от Кисленко, который все понял, так что особо много и не спрашивал. Затем я получил примерно то же внушение, что и от Ландау в Сербском — с предупреждением, что за попытки связи с другими политическими в следующий раз уже без разговоров отправят в «лечебное». Только поднявшись на швейку, я вздохнул полными легкими — повезло.

Происшествие мы обсудили на прогулке втроем как раз с другим политическим — недавно переведенным в Пятое отделение Николаем Бородиным.

С Колей Бородиным мы познакомились в первый же день, как только его перевели в Пятое. Вычислить политического было легко: из надорванного кармана грязного бушлата торчал журнал «Наука и религия» — его Бородин выпросил у кого-то из санитаров.

Журнал Бородин вынимал, что-то походя читал, потом засовывал снова в карман и, видимо, что-то обдумывал, не сбавляя шага. Он был высок, сутул, широкоплеч и внешность имел чисто крестьянскую — крестьянином он, собственно, и был.

Его биография напоминала историю известного диссидента Анатолия Марченко, сидевшего в то время в чистопольской тюрьме. Бородин был и внешне похож: так же скуласт, так же в глубоких впадинах прятались глаза, которые либо излучали искреннюю доброту, либо как будто разворачивались внутрь, когда надо было о чем-то подумать.

Происходил Бородин из села Черниговка в Приморском крае. В юности он, как и Марченко, попал под уголовную статью за кражу оружия из магазина, к которой не имел отношения — как и Марченко к драке, за которую тот получил два года. Бородину дали больше — шесть лет. Так же, как и Марченко, Бородин из зоны пытался бежать, но был пойман, получил еще год довеском к сроку. Отсидев, вернулся домой к полуслепой матери.

Еще в зоне он познакомился с баптистами, сидевшими кто за отказ от службы в армии, кто за проповедь. Вместе с ними в зоне читал Евангелие, став истовым христианином — хотя, как часто в народе, стал исповедовать какую-то свою, внеконфессиональную, версию христианства, более близкую к учению Льва Толстого.

Из принципа Бородин отказался идти служить в армию. В прокуратуре ему угрожали статьей — конечно, без результата. Поняв, что Бородина не согнуть, от него отстали.

Зарабатывал Бородин, как и все в Черниговке, сбором женьшеня — пока тот еще водился в тайге, — потом лимонника. Чисто случайно попал в поле зрения КГБ. Рядом с селом находилась база ВВС, местные водились с летчиками — в смысле вместе пили. Бородин не пил, но тоже был не прочь пообщаться — пока один из летчиков, Виктор Беленко, не улетел на своем истребителе МИГ в Японию (откуда попал в США).

Третье главное управление КГБ — военная контрразведка — взялось за работу серьезно. Допросили 116 сослуживцев и родственников Беленко, заодно и всех прочих, кто когда-либо его видел. За прокол контрразведки с офицеров посыпались погоны, пившие с ними мужики села Черниговки попали под «профилактику».