Девятые врата - [98]

Уцепившись за новую надежду, он начал думать, как использовать ружье. Нет, ружье ему не помощник. С горя он хотел было прицелиться в коршуна, но даже не смог поднять рук и нажать курок. Он весь дрожал и уже начинал замерзать от долгого сидения на снегу.

Приятная дрожь прошла по телу, разум затуманился. Аслан задремал и не хотел, чтобы что-нибудь помешало сну, который сковал его мускулы и уже подбирался к мозгу. Где-то глубоко сидела мысль, что надо написать письмо, которое завтра или послезавтра найдут, на его замерзшем трупе. Он не раз слышал, что альпинисты поступают таким образом… Эта сладкая дремота, эта пьянящая, дурманящая дремота была такой приятной, такой уютной… Он уже видел смерть, которая не шла к нему, не приближалась, а напротив — вместе с его дыханием выходила из тела и росла, раздувалась и удалялась от Аслана.

Внезапно раздался оглушительный грохот — будто горы рушатся. Сорвавшиеся с вершин валуны сдвинули огромную массу рыхлого снега и, на мгновение оглушив окрестность, также внезапно затихли на дне пропасти, Аслан раскрыл глаза. И тут же им овладел страх, страх, что он засыпает, погибает. Этот шум, эта коварная гора, мечущая камни, которая погубила, должно быть, немало альпинистов, для Аслана оказалась спасительницей. С новой силой забилась в нем жажда жизни. Он должен выдержать всю ночь, должен выдержать вот так, окруженный пропастями, не засыпая. Если он не заснет — он спасен. Но выдержит ли он?

Аслан протер снегом глаза и стал растирать щеки. Наклоняясь за снегом, он вдруг застыл, как завороженный уставился на белую поверхность, на которой явственно проступали… Ну да, он не мог ошибиться! Явственно проступали…

— Следы тура!.. — прошептал Аслан, пораженный неожиданным открытием. — Следы тура! Господи, неужели…

Аслан пополз вперед, устремленный к одной-единственной цели. Он хватался за ускользнувшую было жизнь, как утопающий за соломинку, уцепился за аккуратно следующие одна за другой ямки следов. Он крепко, будто когтями, впивался пальцами в снег, продвигаясь вперед, как ищейка, обнюхивая свежий след. Наверное, тур заблудился в сумерках и не стал прыгать через расселины, а пошел в обход, выбирая путь безопаснее. Если бы ему приходилось перемахивать через пропасти, след ложился бы длинной полосой, но он шел не спеша, — значит, нашел тропку — и пошел по ней, по дороге, которая должна вывести из проклятого кольца пропастей. Нет, Аслан не обречен! Горы словно сжалились над ним и послали ему спасителя.

Аслан больше не обращал внимания на расселины, не боялся сорваться, он всецело доверился турьему следу. Этот след был для него сейчас самой большой истиной и мудростью. Про себя он беседовал с туром. Льстиво обращался к нему. «Мой дорогой, мой любимый, какая же ты умница! Куда до тебя человеку! У него и соображения на это не хватит!..» Он заискивал перед туром, так, на всякий случай, чтобы доброе животное не скрыло от него свой след.

След петлял по узкой седловине между пропастями. Да, человек, будь он семи пядей во лбу, не отыскал бы этого пути.

Аслан остановился передохнуть, вспомнил, что позабыл ледоруб на холме, почувствовал, как оттягивает плечо ружье, но не посмел оставить его, словно готовился к решительной битве и хотел быть во всеоружии.

Переход через седловину походил на скольжение по лезвию ножа. Аслан полз на животе, ободрав всю одежду, чувствуя, как холодит тело лед. Снег окрасился кровью.

На западе небо пожелтело, потом заалело, и на нем возник бледный диск солнца. От вершины ледника к востоку спешили тучи, словно по срочному вызову, оборванные и расползшиеся. Теперь ясно были видны вершины Орцвери и Спартака и между ними, чуть пониже, горы Кавказского хребта, словно звенья небрежно брошенной цепи.

Аслан продолжал карабкаться, не упуская из виду следов, хотя это было уже не нужно. Он вышел на безопасное место. Он поверил в это не сразу. Сел на снег и улыбнулся, но на лице не мелькнуло и тени улыбки, оно не подчинялось выражению радости, привыкшее за это время к ужасу и отчаянию.

Небо немного очистилось, горные вершины осветились лучами солнца. Словно ничего в природе и не происходило. Аслан спасен. Он опять принадлежал миру, был с людьми, он завтра же может поехать в Тбилиси и посидеть в ресторане. Он может напомнить начальнику, что тот обещал подарить ему авторучку, в которой запаса чернил хватает на два месяца. Он вспомнил, что год назад видел такую ручку у администратора сухумской гостиницы. «Поеду на море, — решил Аслан, — что может быть лучше: пароходы, женщины, вино…»

Аслан потер кончики пальцев снегом, смочил их слюной, поднял разорванную рубаху и приложил к ране. Почувствовал ожог. Пошарил в карманах, нашел конфету, облепленную крошками табака, и с наслаждением принялся ее сосать.

Он долго сидел так и глядел на следы тура, которые круто сворачивали влево и исчезали за перевалом. Но Аслан не думал о туре, он любовался красотой заката, бесконечностью мира, расстилавшегося у его ног, и дорогой, которая через два-три часа приведет его на метеостанцию. Там его напоят горячим чаем с коньяком, накормят теплым, только что выпеченным хлебом, спросят, почему он задержался, и Аслан скажет, будто бы он специально оттягивал свое возвращение, потому что хотел испытать себя. Потом расскажет, как очутился среди пропастей. А про то, как боялся смерти? Нет, про это не стоит. А про тура? Про его следы? Возможно — да, а может, и нет, — смотря, как пойдет разговор.